Зверь придет с рассветом

Лебедева Жанна

Лили резко повернулась, подняла голову. На краю ямы стоял костяной зверек и как ни в чем не бывало светил огоньками в пустых глазницах.

– Ты? Но как ты… - Лили неуклюже вскарабкалась по липкому склону наверх. Устало села возле книжной связки. – А как же дым? И…

– Все это не имеет значения.
– Пожелтевшая от времени головка склонилась набок. – Я есть лишь в твоей собственной реальности. И в реальности тех, кто похож на тебя.

Лили откинула за спину слипшиеся грязными сосульками волосы. Спросила:

–

Почему я тебя понимаю? Раньше почти не понимала. Ты теперь знаешь мой язык?

– Нет. – Костяная головка качнулась в другую сторону. – Это ты теперь знаешь мой.

Лили покосилась на яму.

– А Йон? Что с ним будет? Он хоть жив?

– Если силен, то жив, - прозвучал уклончивый ответ. – Если слаб, то жив. Но уже не он.

– Как тебя понимать? – Лили тяжело поднялась. Хотела протереть ссаженными ладонями лицо, но лишь размазала по нему разводами прилипшую глину. – Что я с ним сделала?

– Ты помогла. Сделала лучшее, что могла. И слово. Запомни. Оно спасет тебя от смерти. Однажды.

Лили жаждала засыпать потустороннее создание вопросами, но оно с пшиком исчезло, растворившись в воздухе. А в памяти всплыл сам собой тот самый…

…Октаграмматон.

Всю дорогу до дома она шептала: «Только выживи, Йон. Выживи. Я знаю, ты это умеешь, как никто иной. Тебе там трудно, наверное, но все равно».

Солнце завалилось за горизонт, такое же уставшее, как сама Лили. Облака, неестественно-лиловые, затеняли восток. Словно кровавые полосы рваными ранами расчерчивали небо. Цветом в тон качался за осиновым перелеском высокий кипрей.

Поле с пробором тропинки блестело, вымоченное дождем. Он снова заморосил, когда Лили отошла от берега. У горизонта вскинулась радуга, там солнце еще проблескивало, разгоняло тучи, и они темной армией ползли на Нерку. Отражались в стеклах луж.

До деревни Лили добралась быстро. По пути никто не попался – и хорошо. Все прятались от дождя.

Мать нашлась в глубине дома. Растрепанная, бледная, она сидела на кровати и, кажется, боялась шевельнуться. Заметив, что дочь вернулась, женщина вскочила на ноги и, шатаясь и хватаясь за стену, бросилась навстречу.

– Лили… Что он сделал с тобой… Лили…

– Ничего.

Мать будто не понимала. Все лепетала, расспрашивала в полузабытьи:

– На тебе его куртка, доченька… Он отдал тебе куртку? Он вернется… Он придет сюда…

Лили отрезала:

– Он больше никогда никуда не придет.

И направилась к деревянной бадье с водой. Откинула в сторону круглую крышку. Та упала на половицы со стуком. Взяла черпак, набрала полный. Вода казалась темной. Припала к деревянному отполированному краю и стала пить.

Долго. Жадно.

Отнесла книги в комнату, где когда-то гостевала жена Тарха…

Вернулась.

– Мама, к нам скоро придут… люди. На постой, возможно, попросятся.

Ты пусти, ладно?

Мать кивнула. Опять попыталась расспросить:

– Что ж было-то, Лили? Что случилось с тобой? Тебя точно не…

Лили глянула на нее гневно.

– Точно не что? А? Договаривай, мама! Что «не»? Не изнасиловали? А что, если так? Что это меняет?

Мать совсем потухла, прижалась спиной к дверному косяку.

– Доченька… Ты… Что ты такое говоришь? Люди-то что скажут, подумай…

– Тебя только это волнует? – Голос Лили звякнул металлом. – Нас чуть не убили. Тебя. Меня. И еще неизвестно, что будет впереди.

Но мать уже смотрела мутным взглядом и бормотала бессмысленно:

– Что же ты наделала, глупая. Что наделала… Пресвятой Эвгай, помилуй! Ну зачем ты все это устроила? Зачем?

– Затем, что жить хочу. И выжить пытаюсь всеми силами. И себя сохранить.

Мать не слушала.

– Разве плохо мы к тебе относились? Мужа нашли хорошего, приданое давали – все! Жила бы, как у Эвгая за пазухой. Как Ильза бы в дорогой одежде и самоцветах ходила…

При упоминании Ильзы Лили ощутила, как к горлу и глазам подступают слезы. И не выдержала, взорвалась:

– Не смей упоминать ее имя! Не смей никогда! Ильза на себя руки наложила, потому что не хотела такой судьбы. Сломали ее! Как игрушку, как вещь. И я не хочу так!

Она выдохнула, понимая, что гнев сейчас не поможет, только растратит силы.

Мать поджала губы, посмотрела горестно, проронила сквозь плотно сжатые зубы:

– В тебя демоны вселились, доченька… Демоны…

Лили отозвалась хмуро:

– И пусть.

Потом, усевшись на кровать, вытянула из книжной стопки «Травник», стала читать.

Читала, пока не легла на Нерку густая сизая с розовым подпалом заря. Нашла то, что искала. Улыбнулась сама себе, а потом спрятала книгу поглубже в сундук.

В окно постучали.

Лили настороженно приблизилась. Встала бочком за занавеску, выглянула, чтоб саму не видно было. Внизу в зарослях злого крыжовника пестрели яркие девичьи нарды. Во всей Нерке такую расшитую и дорогую красоту могла позволить себе лишь Фая.

Чего ей тут надо?

Лили тихо вытолкала наружу залипшие створы, перегнулась через подоконник.

– Чего?

– Пусти меня, Лиль, - потребовала мельникова дочка, всеми силами сдерживая дрожание алых пухлых губ. – Коли ты не пустишь, идти больше некуда.

– Залезай. – Лили протянула ей руку, кряхтя, помогла влезть в комнату. Указала на сундук. – Садись. Что случилось-то?

Фая молчала.

Пыталась начать говорить, но рот сам собой кривился, не слушался. Вместо слов из него шли всхлипы и жалкие поскуливания. Наконец, не выдержав этой борьбы с самой собою, Фая разразилась рыданиями. Проплакавшись, рассказала: