Шрифт:
Пролог
Это – Желтый юг континента Орруор. Обширные равнины Западного Подгорья и Предхвостья. Это – юный мир, меньше века назад родившийся и едва осознавший себя. Его прошлое – дикость и полузвериное существование. Его настоящее – неопределенность и ожидание момента, когда же копящаяся мощь проснется.
Она – дитя мира, лишенное корней и родины. Ее прошлое – рабство и беспрекословное повиновение во имя чужих целей. Ее настоящее – неопределенность. Ее настоящее – просто жизнь.
Ее
Ничего. Еще немного можно подождать.
Накато застыла неподвижной статуей посреди пустого помещения. Руки опущены вдоль туловища, взгляд устремлен неподвижно перед, в одну точку. Воплощенное ожидание.
Младенец слегка возился и сопел за спиной, привязанный широким куском ткани. Двое торговцев дальше от входа разглядывали содержимое кожаного мешка, принесенного ею. Желтая краска – тончайший сухой порошок – ярко сияла. Казалось – она сама по себе светится в полумраке помещения, в которое свет снаружи попадал лишь сквозь узкие щели под потолком да полуприкрытый щелястой створой дверной проем.
– Вот она, кровь нашего мира, - проговорил один из мужчин, набирая плошкой ярко-желтый порошок из мешка. – Кровь и первооснова! Именно она – и ничто другое.
Драгоценная тонкая желтая пыль просыпалась на дощатый пол, однако он не обратил на это внимания. Желтая пыль впитается в светлые доски и окрасит их. Неслыханная расточительность! За ту горсточку, что он сейчас рассыпал, запросто могли убить. За потерю такой горстки работник мог получить плетей и вылететь на улицу без оплаты. Ее вычитали в счет стоимости краски.
Хозяин предупредил Накато, что эти двое – важные покупатели. Так что вмешиваться не следовало.
Она по опыту уже и сама знала – такие, если покупают, то берут много товара сразу и оплачивают его, не считаясь с рассыпанными горстями драгоценной краски.
– Громкие слова, - заметил второй торговец. – Далеко не только она, я бы сказал…
– Именно она, и ничто другое! – горячо возразил жилистый торговец, и темные глаза его заблестели лихорадочно. – Желтая краска – воистину кровь мира нашего, именно она дала ему жизнь! Она породила города и мощь нынешних владык. Она – первопричина всего и вся. Если сомневаешься, просто подумай: краски становится все больше, и города растут, растет мощь и влияние их владык. Чем больше краски – тем быстрее растут города. Краска – кровь мира, она пульсирует, перекачиваясь из сердца мира в разные его концы.
– А на этих концах ею просто окрашивают ткани и посуду. И она исчезает, растворяется, - возразил второй. – А города, - он смолк
– А города растут благодаря тому, что рождается вместе с желтой краской! Да, она растворяется. Но она вызывает новую и новую тягу к ней. И вновь желтая краска рождается меж Соленых губ. И дает зачатие тому, что впоследствии становится мощью городов равнины…
Что это он такое говорит? На лице Накато не дрогнул ни мускул, но в душе всколыхнулось любопытство.
В чем заключена мощь городов, она знала. Неказистые, но обладающие чародейной силой кристаллы, которые высоко ценили колдуны. Но чтобы они как-то были связаны с желтой краской – она слышала впервые. Краску добывали из внутренностей червей, что водились в соленых озерах северных степей. Но там никто и никогда слыхом не слыхал о колдовских кристаллах! Не иначе, перекупщик – колдун, раз рассуждает о таком.
– Пусть так, - второй из торговцев решил не спорить. – Эй, чучело! – окликнул он Накато. – Сколько времени пролежала эта краска у твоего хозяина?
– Ее привезли в конце зимы, обо, - почтительно отозвалась девушка. – Это то, что собрали в прошлом году. Краску приходится везти из степей сюда много декад через горы… краска года нынешнего будет лишь к осени, а то и к зиме.
«А сейчас – лишь начало весны, и черви еще спят глубоко под землей. В этом году краску еще не добывали».
Это он знает и сам. А не знает – так ему, стало быть, и незачем.
– Ты смотри-ка, разговаривать умеет, - хмыкнул плотный низкий торговец, окидывая ее взглядом. – И про товар понимает.
Поморщился, отвернулся. Девушка знала, что он видит: мосластую крепкую девицу, коротко остриженную, с печатью непробиваемого равнодушия на лице.
Она научилась напускать на себя безразличие – так, что по лицу и не отличишь: живой человек или статуя. Так оно спокойнее.
Ей были знакомы масляные взгляды – вроде того, который бросил на нее торговец. Вот только даже среди женщин, таскавших грузы, было много куда более привлекательных, чем Накато. Она нарочно не отращивала волосы – коротко срезала их. Одежда – из простой, неотбеленной ткани без единого пятнышка краски. Грубый пояс из переплетенных кожаных ремешков. Ни серег, ни разноцветных бус, ни браслетов, ни вычурно уложенных кос.
Никакого хлопанья ресницами и ужимок. Теперь – только прямой, лишенный выражения взгляд.
А из украшений – только браслет из толстой грубой кожи на руке. Не ради кокетства – широкая полоса скрывала неприятную тайну.
Ничто в ее облике не напоминало о том, что когда-то и она способна была вызывать вожделение. И даже восхищение. Что за нее когда-то едва не передрались влиятельные чиновники величественного города на равнине. Теперь об этих временах напоминал лишь ее сын. Из-за него она и стала такой, какой была теперь.