Зверолов
Шрифт:
— Это одно из их табу. Пожалуйста, не раздражайте их.
— Простите, — извинился Троост. — Просто я бы хотел посмотреть на их богослужение…
— Мы бы тоже хотели, поверьте, — кивнул этнограф. — Мы ведь почти ничего не знаем об их религии. И говоря «почти», я еще мягко выразился. На самом деле мы вообще ничего о ней не знаем. Они не пускают нас в свои святилища и наотрез отказываются говорить на эту тему. Все религиозные вопросы — табу.
На следующее утро Троост опять пришел в стойбище. Там уже было два этнографа — сегодня они здесь ночевали. Не в самом
Молодые парень и девушка поприветствовали зверолова и извинились, что не смогут его сопровождать. Они были полностью поглощены наблюдением за шлифовальными работами.
Целых восемь рептилоидов сидели рядком и делали отщепы. Брали куски кремня, скалывали с них кусочки, чтобы сделать их плоскими, даже чуть вогнутыми, а затем аккуратно обтесывали с боков. В итоге получались удобные заготовки, которые рубили на длинные тонкие пластины.
Но на этом работа лишь начиналась. Пластины — это тоже еще только заготовки. Если заострить кончик слегка — получится наконечник стрелы, сильно — сверло. Если затупить — будет скребок. Отколоть уголок — резец. Остается приладить деревянную рукоять, и орудие готово.
Ровные пластины получались не у всех. Многие туземцы работали так неумело, словно впервые в жизни взяли в руки камни. Но попадались и настоящие мастера.
Особенно хорошо получалось у старого скрюченного рептилоида — этот шлифовал отщепы быстрее токарного станка. Рубкой пластин старик брезговал — просто кое-как разламывал кремень, а затем уже скалывал мельчайшие чешуйки, добиваясь удивительно тонких форм. Одних только наконечников стрел у него была дюжина видов — и длинные, и короткие, и листовидные, и треугольные, и ромбиком… Он делал великолепные каменные ножи — прямые, изогнутые, с отверстием для веревки…
Однако этнографы смотрели на мастера с явным недоумением. Не на его работу, а на его самого. Они некоторое время тихо совещались, а потом девушка спросила:
— Простите наше любопытство, уважаемый. Не откроете ли нам свое имя?
— Кривой Коготь, — коротко ответил старик.
— Очень приятно познакомиться, я Мадлен Данцер, — представилась девушка. — Еще раз простите, если покажусь вам бестактной, но как так получилось, что мы с вами незнакомы? Я уже восемь оборотов солнца наблюдаю за работой ваших шлифовальщиков, но вас здесь вижу впервые… Вы болели?.. Или путешествовали?..
— Нет. Просто я пришел только вчера.
— Пришел?.. Откуда?..
— Как это откуда? — недовольно потелепал языком рептилоид. — Вы что, издеваетесь?
— Мы приносим извинения за наше нескромное поведение, — испуганно отступила девушка-этнограф.
— Вы, белые люди, иногда такие глупые… — хмыкнула шлифовальщица, сидящая слева от Кривого Когтя. — А, сырршо, опять сломалось!..
— Надо колоть легче, — наставительно сказал старый мастер. — Чуть касаться резцом. Давай покажу.
Этнографы остались наблюдать, а Троост отправился гулять по деревне. Его интересовало буквально все.
В одном месте рептилоиды выделывали скребками кожу, сооружая нечто вроде спальных мешков. Сначала
Из шкур же они делали сумки, мешки и кожаные котлы для варки мяса. Одежду туземцы почти не носили — холоднокровным она особо не нужна. Только у некоторых можно было заметить странные воротники-стойки, да кое-кто ходил в обуви. И украшения — самодельные браслеты, ожерелья из звериных клыков, приклеенные к чешуе и когтям капельки разноцветной смолы…
В другом месте ловили рыбу. Речка возле стойбища была очень узкой, но глубокой, с холодной водой и множеством живности. На берегу постоянно сидели хотя бы пять-шесть рептилоидов, а чаще больше. Одни ловили на удочку с костяным крючком, другие работали изящными острогами с кремневыми наконечниками. Две женщины даже забрасывали сеть — очень неплохую сеть с поплавками из древесной коры и каменными грузилами. Сплели ее из туго скрученных растительных волокон.
Но больше всего Троосту понравилась наскальная живопись. В стойбище было несколько менгиров, дольмен и, конечно, святилище. Рептилоиды постоянно что-то на них рисовали.
Красок использовалось всего три — черная (древесный уголь), желтая (охра) и красная (обожженная охра). Этим туземцы вполне обходились. Картины у них получались очень примитивные, похожие на рисунки детей, но было в них свое очарование.
А одна девушка и вовсе обладала недюжинным талантом. Просто мазюкая по скале углем и глиной, она ухитрялась создавать искусные полотна. Особенно ее привлекал анимализм — местные животные получались очень натуралистичными.
Троост несколько минут смотрел, как она рисует сцену охоты. Черный фон, а по ней красной охрой — схематичные фигурки. В главной героине легко угадывалась сама художница — она кралась с луком через заросли, целясь в… Троост не был уверен, что это за животное. Похоже, его еще не классифицировали.
— Замечательный рисунок, — не удержался он.
— Спасибо, — ответила художница, не оборачиваясь.
— Я так понимаю, вы рисуете зверя, чтобы охота была удачной? — уточнил Троост. — Победишь его на рисунке — победишь и в жизни?
— Нет, — удивленно ответила девушка. — Какая может быть связь между картинкой и реальной жизнью? Я просто рисую. Для красоты.
— Да, разумеется, просто я думал… не важно. Я Маартен Троост. А вас как зовут?
— Сту… Поющая Радуга, — быстро поправилась художница.
— Очень красивое имя, — похвалил Троост.
— Знаю. Но вообще-то это не положено. Зря меня так назвали. Теперь мне все завидуют…
— Ну и пусть завидуют, подумаешь. Не убьют же.
На этот раз Поющая Радуга обернулась. Обернулась и посмотрела на Трооста, как на круглого дурака. Кажется, он опять ляпнул что-то не то.
— В нашем племени я лучше всех рисую, — терпеливо объяснила Поющая Радуга. — Я лучше всех леплю горшки. Я лучше всех охочусь. И к тому же у меня самое красивое имя. Ты понимаешь, что это значит, чужак?