Звезда Аделаида - 1
Шрифт:
Надо запомнить - это - любимое место Северуса на его теле, а вот мне больше нравится, когда он пощипывает, сосёт и прикусывает мои соски.
И Квотриус напомнил о себе самым непосредственным образом - положив оба напряжённых кулака Северуса себе на соски. Мол, вот они - для тебя одного - в полное пользование. Делай с ними, что тебе угодно.
Северус мгновенно пришёл в себя, а заодно и понял, где эрогенная зона у Квотриуса, начав теребить розовые, маленькие, напряжённые пуговки, прокатывать их между пальцами, пощипывать и вообще совершать всё то, о чём Квотриус и мечтать не смел, ведь у него не было привычки ласкать своё тело. Потом
Пока Квотриус летал в видении пришедшем к нему от необычайного соития, Северус наблюдал грозу. И так ему была приятна её нескончаемость, грозы, которую вызвал он сам, как заклинатель дождя. Сверкали молнии и били в землю, невысоко над которой парил сам Северус, и он купался в освежающих горячее тело струях, и гром постоянно звучал в ушах потому, что молнии - прекрасные, ветвистые, сильные били в бескрайнее тёмное поле постоянно, озаряя его фрпагменты с полёгшей под дождём травой и цветами, небольшими кустиками.
Молнии приносили с собою грозовой озон - яд, но Северус, кажется, испивал его до дна, как привык это делать, но ему от этого яда становилось только всё легче дышать грозой, питаться её вспышками и громами, как невиданным, неведомым, неиспробованным ещё, недоступным ничему, кроме обоняния, лакомством.
И снова переплелись двое братьев в объятиях, и стал целый мир тесен им, так велика была сила их обоюдного чувства, любви разделённой, одной на двоих.
И пропели третьи петухи, знаменуя, что пора уже было встать, умыться и поесть, облачиться в доспехи, препоясаться мечами и помолиться перед Пенатами и Ларами за счастливое возвращение в дом.
Уже наступила пора попрощаться с Вероникой Гонорией, остающейся, как временная Госпожа дома, за главу семейства - своего сына - чародея и взойти на квадриги.
… К сожалению Вероники, ни разу ни словом, ни жестом не проявленному, высокорожденный сын и Господин дома связался с этим полукровкой - сыном сдохшей рабыни, ненавистной любимицы мужа - на протяжении двадцати двух лет!
– лучших лет жизни самой Вероники - её расцвета, как женщины.
Наверняка, наложница была колдуньей, решившей, чтобы уйти от гнева богов, сменить религию, имя даже сменив, дабы не нашли демоны Аида душу её, всего лишь погрузившись в большом чане в воду с головой - подумаешь, подвиг!.. А вот теперь терзается она в своём христианском Посмертии за колдовство своё, ко супругу моему применив его, околдовав красотой кажущейся её самой и сына её - выблядка, коий оказался столь гнилым изнутри, что с братом - высокорожденным сыном моим!
– ложе делит вот уже третью нощь. Да и вряд ли в походе отойдёт бастард от сына моего драгоценного, вернувшего меня супругу моему, колдунью же изогнав восвояси.
… Но, несмотря на столь долгое опоздание, неохотно разошлись братья, всё целуясь и не выпуская друг друга из объятий, столь крепких, что, казалось, никогда братья не насытятся близостью обоюдной.
… До трапезы торопливо одеваюсь в неизменные рубашку, сюртук и брюки, оставляя жилет, как совершенно ненужную в походе тряпку, в опочивальне. Наполняю до горлышка большую кожаную флягу кипячёной, хоть и затхлой, водой, из ведра, где осталось ещё с половину ёмкости.
Так, эту воду надо приказать рабам вылить и вымыть ведро, не то будет в опочивальне разить болотом. Со второй
Труба уже зовёт, мы с братом, страшно голодные и усталые одновременно, наскоро съедаем лишь немного хлебов, но я, разумеется, ем его всухомятку, не запивая такой соблазнительной, свежей, вкусно пахнущей, ключевой водой. Папенька, уже в сияющих новых латах и палудаментуме, о котором я читал в монастыре Святого Креста - вот, даже плащ в хронику попал!
– подносит мне большой рог с вином из Галлии, из которого я, не морщась, отпиваю небольшой глоток. Видно, это обычай или закон такой ромейский для воинов, покидающих родной дом и уходящих в поход - не знаю, не читал.
Квотриус, зная, что губы мои касались рога, с удовольствием выпивает невкусное, кислое, зелёное вино, которое для младшего брата слаще мёда - ведь отпил его и Господин дома, что б меня Мордред побрал!
Папенька выглядит настолько внушительно, что поневоле думаешь о нём, как об «отце», да он ещё и со шлемом в руке, украшенном перьями лебедей - до привоза африканских страусовых перьев в Сибелиуме и даже в Вериуме никто не догадался - видно, слишком неприбыльно дело это и опасно. «Отец» вызывает красивых рабынь лет по тридцать - тридцать пять с фирменными носами, впрочем, небольшими. У них в руках - чистая одежда и воинская обувь - кроваво-красная туника для Квотриуса и высокие кожаные ботинки со шнуровкой, на толстой подошве.
«Отец» опять недовольно смотрит на мою чистую, но многослойную, в его понимании, как у женщины, «варварскую» одежду. Ещё на руках у рабынь - алые короткие плащи - сагумы - с серебряными, отчищенными песком до блеска, фибулами. Женщины с поклоном до земли отдают нам их. Квотриус делает рабыням полупоклон, и это рабыням! Верно, они его любимые сводные сёстры, и он таким образом выказывает своё почтение к более старшим его женщинам - полукровкам.
«Отец» призывает сильных рабов уэскх`ке, которые в опочивальнях помогут нам надеть лорики и поножи, пока что шлемов не одеваем - тяжёлые очень, но войлочные подшлемники вскоре облекут наши головы и шеи…
После облачения в доспехи, которые не кажутся мне тяжёлыми, но я знаю, что это только пока, Малефиций внимательно осматривает амуницию сыновей.
– А что это за меч такой невиданный, о сын мой законный Северус?
«Отец» спрашивает меня, пристально глядя, как я достаю и снова убираю в кожаные ножны, проверяя, легко ли вынимается меч. Моя тонкая, изящная, трёхгранная рапира, скованная по всем правилам закалки дамасской стали простым, но исполнительным колоном с обычным мальчишкой - подмастерьем, да благословит их Мерлин всемогущий!
Ножны к рапире были сшиты рабынями по размерам, которые передал им вчера Квотриус во время отсутствия высокорожденного брата, как он и просил, расставаясь с младшим братом перед чуть не сведшим Квотриуса с ума длительностью неведомого путешествия в лес и… некую очень дальнюю, чужую библиотеку.
– Это рапира, о, высокорожденный патриций и доблестный полководец, удостоившийся золотой фибулы и палудаментума от самого Божественного Кесаря…
… Вдруг Квотриус поворачивает голову, и на шее его виден знак любви страстной, которые ромеи не ставят свободным людям на заметные места.