Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

– Но как же так? Мы же едва знакомы, а я уже должен целовать её, тем более брюхатую? Дай мне хоть познакомиться с ней чуть получше, а уже потом лезть целоваться, о высокорожденный патриций и отец мой. Ибо весьма смущён я нечестивостью невесты своей.

– Нет, целуй и брюхатую - ты же кудесник, вот и избавишь её от непрошенного плода. Так заведено. Целуй и пошли. Не то уж жрать охота, а то эти-то, сыны Сабиниуса здоровы жрать, вот вдвоём барана без нас и съедят, а нам что потом? Второго барана, не прогневайся, сыне, готовить распорядись, дабы и нам с тобой и министром досталось бы вкусить нежнейшего мяса агнца.

– Полагаю я, стоит только дать Выфху приказ, дабы передал он кухонным рабам…

– Передам, сыне мой разумный.

Северус,

немного опешив, вернулся к невестушке своей плодовитой и сказал ей прямо, без излишней лирики, которую он уже было замутил, и без всяких обиняков, попросту и самоотверженно, как положено верному легионеру и, в скором времени, всаднику Божественного Кесаря, но с прикрытой издёвкой:

– Позволь поцеловать тебя, о невеста моя прекрасная, честная, наречённая, дабы скрепить помолвку нашу.

– Прошу тебя - погоди, о Северус, жених мой, уж обручивший меня и славословие мне, недостойной, неслыханное произнёсший.

– Ну, что ещё?
– начал сердиться Снейп.

Он-то собирался-собирался с духом, чтобы коснуться губ женщины нечестной легчайшим поцелуем, полегче, чем с Гарри в первый раз, и тут, как в продомобиле, жмут на тормоза. Причём на всей скорости, на которую Снейп был способен.

– Должна произнести и я, в свою очередь, славословие тебе, о наречённый мой жених, как соделал ты ради меня. Так слушай же, что пришло на ум мне и что буду я говорить тебе сейчас, восхваление превознося.

– На ромея не похож ты вовсе, скорее, на уроженца мест южных, тех, где Сол пребывает даже зимой. Тонок ты и изящен, словно мышь летучая. Молод ты - не таким представляла я мужчину двадцати осьми лет от роду. Не даст тебе никто из граждан более двадцати.

– Ну, так уж и летучая мышь. Совсем, как в Хогвартсе дальнем… Послушаем, с кем она посмеет сравнит меня дальше - с крысой?* Хотя «словеса сии» и не созвучны вовсе на латыни. Ну когда же я привыкну думать на этом долбаном языке? Я же так стараюсь, изо всех сил. Иногда выходит, а временами я мысленно перевожу фразы с английского на латынь, как во время написания статьи, на конгрессах и конференциях алхимиков. Во время уроков с Поттером… нет, с красивым, но не обретшим покуда достойных манер, Гарри, я увлекаюсь и говорю, не переводя, уча его интернациональному языку общения этого захудалого, богами забытого времени.

– Обладаешь ты внешностию столь яркою, что меркнут звёзды, стыдясь красы твоей необыкновенной. Ты красив, словно бы женщина, мягкою красою. Глазами своими необыкновеннейшими привлекаешь ты меня, но пугают меня они. Будто пустота в них - эфир прохладный и бесстрастный царит в твоих глазах и странно холодны они, как у ламии прекрасной до тех пор, покуда, не представ в истинном обличии, не вонзила она зубов своих в горло спящему, или супруге его, или детям пары супружеской и не преобразилась в чудовище кровопийственное. Не пугайся и не думай дурно о словесах сих - хочу лишь я передать тебе чувство моё стыдливое, целомудренное, что словно бы не рад ты узреть меня, невесту столь долгожданную, облик свой скрывающую до времени помолвки обоюдной, до свадьбы нашей, покуда нем настанет день четвёртый отныне. Послушай меня далее - я превознесу все прелести твои, что покуда взгляду моему невинному открыты, - и невестушка скромно так потупилась.

Длинные власы твои столь черны, но блестящи, аки ночь безлунная, однако же ясная. Прекрасно обрамляют они лик твой неестественно бледный, словно не уроженец ты юга знойного, как сказала я, не подумавши, прости меня за лживые речи ума женского скудного, в начале славословия мое, но отнюдь не Апеннин южных, но Альбиона северного…

Ну, дальше вовсе неинтересно слушать. Можно и вовсе не слушать - с канализационной крысой не сравнила, и то хорошо, и то ладненько. Но куда этой простушке до каких-либо пространных, сложных вариаций! Что вижу, о том и пою - вот вся её поэтика от начала до конца. Всё пошло и избито, кроме этого пустого эфира, который она разглядела в моих, преисполненных

презрения глазах и какого-то странного сравнения с вампирессой. Я же не упырь на самом деле, превращающийся в симпатичную летучую мышку, махонькую, пушистую и кровососущую, как семейство хорошо знакомых мне, почти сродственников - Цепешей. Я бы, может, и не прочь был бы уметь превращаться в старого доброго маггловского Бэтмена, но «сие» отнюдь не в моих возможностях. Да и слава Мерлину! В общем-то, я бы и был сейчас почти абсолютно счастлив, имея двух возлюбленных мужчин, если бы не три проблемы. Первая - «сия» заметно брюхатая баба, желающая за меня замуж, чтобы скрыть грехи былые преступлений. Вторая - безумие Квотриуса, пока неизлечимое. Третья - Гарри, Гарольд Джеймс Поттер. Иметь или не иметь? Вот, что заботит меня в последнее время по отношению к по-настоящему невинному «агнцу» - Гарри, по-настоящему, без прикрас любимому моему.

Но вернёмся к нашей «невинной» и «целомудренной» овечке, как она постоянно подчёркивает в своих словах. Красиво сказано об эфире, а главное - в самую точку. Но это всё из-за взгляда. Глаза мои сейчас, должно быть, неживые, как сказал был бы возлюбленный названный брат, и старят меня. Ой, Сев, ты получил в этом времени вторую, так сказать, первую молодость, так кто бы плакался? А я почему-то чувствую себя по-настоящему несчастным… Обделённым, что ли…

И почему я всё время именую про себя Квотриуса «названным»? Он же ближе мне, чем настоящий брат, не по рождению, а плотски… Не понимаю… Знаю только, что это началось примерно со времени вселения уже тогда, хоть чуточку, но любимом Гарри в дом, внезапно ставший моим, дом моих давних-предавних предков, хоть я и не отдавал себе отчёта в своих чувствах к мистеру Поттеру.

О-о, Адриана аж взопрела, право, вон, бисеринки пота виднеются на старательно уложенных локонах чёлки. Значит, в полном смысле слова можно назвать её «славословия» словопрениями. И даже, как выражается Папенька, втянувший меня во всю эту авантюру, «словоблудием». И, наверное, традиционность во всём - основное правило моей невестушки. Всё, что ни делается, к лучшему. Уж скоро она надоест Квотриусу, и он вернётся ко мне, а мне только того и надо.

А только ли? Как же… Гарри, такой очаровательно влекущий Гарри? Нет, нельзя, нельзя, нельзя!.. Да можно всё можно, Сев, будь на то согласие обеих сторон. И если Гарри мой Гарри захочет большенького, нежели поцелуи и зачатки BDSM, он поучит всё желаемое. Ну, может быть, не сразу, а постепенно, но… получит. Всё сполна.

Знает Северус всё услышанное им от невестушки и про волосы, и про лицо бледное, белокожее, и про глаза, вот про них - особенно много, ещё из Хогвартса, его, по преимуществу, бабьей учительской. Но как говорит о них, его глазах, Квотриус, и как эта тупая, банальная курица, готовящаяся снести живое яичко без скорлупы от чужого петуха не той породы! Брат же даже уродливому, отталкивающему носу рода Снепиусов сумел воздать добром да каким образным!

– Вот у меня никого не было все сорок с гаком лет только лишь из-за поганого носа, хоть он и атрибут всех старших сыновей рода Снейпов,– думал Мастер Зелий со внезапно проснувшейся злостью на глупую женщину-курицу, старавшейся изо всех сил быть оригинальной.

Но он, как всегда, ошибался - всему виною был только его склочный характер, а вовсе не породистый римский нос с едва заметной горбинкой, да, чуточку тяжеловатый для лица с тонкими чертами, доставшимися от матери - француженки, такими приятными, если бы не вечно угрюмый, исподлобья, отталкивающий, отрешённый взгляд.

Адриана, наконец, закончила пустое, но, видимо, обязательное обоюдное «славослословие» жениху при помолвке, о котором не сохранилось упоминаний в письменных древнеримских сточниках. Значит, это обыденная брачная процедура, причём настолько, что о ней даже не оставили заметок знатоки римского права.