Звезда Альтаир
Шрифт:
— Мне кажется странным, — сказала она со вздохом, — как это человек еще не старый, полный жизни, сил, энергии, может отдавать все свое время и молодой задор таким мрачным и малопривлекательным занятиям. Понятно в таком случае было бы увлечение естествознанием, литературой, математикой, наконец, философией. Наука и искусство, я полагаю, могли бы скрасить существование образованного человека здесь, на далекой окраине, где нет иных возможностей…
— Я и занимаюсь предметом, где наука и искусство слиты с глубочайшим философским содержанием: ориенталистикой в широком смысле слова. И, поверьте, ни на что другое ее никогда
Женщина тихо засмеялась:
— Я поняла бы вас, если бы не считала, что наука приносит исследователю радость именно тогда, когда он творит, то есть жизнь для него состоит из цепи открытий, комментирующих мир, отношения людей, объективную для него реальность, так сказать.
Он удивленно посмотрел на нее:
— Я очень рад встретить в вас единомышленника. Именно из непрерывной вереницы маленьких открытий и состоят мои занятия. Я — специалист по разгадыванию тайн этого города.
Она опять тихо засмеялась:
— Какие могут быть тайны в городе, который состоит из одних руин?
— Самые жгучие, мучительные, вызывающие восторг!
— Какие же тайны скрыты вот здесь, например, в этих развалинах?
— Извольте! Это здание носит название Ишрат-хона, то есть Дом увеселений. А я убежден, сударыня, что это — мавзолей и докажу это; в поисках доказательств я и провожу большую часть своего времени.
— А в других местах?
— Каждый шаг — неразгаданная история. Там еще больше нераскрытого для европейской науки. Вы слышали, вероятно, о галерее царственных усыпальниц Тимура, так называемой Шах-и-Зинда?
— Да, помнится, мне что-то рассказывали об этом.
— Тимур устроил галерею мавзолеев своих близких у подножия захоронения легендарного араба-завоевателя, двоюродного брата пророка Магомета, Куссам бин Аббаса. В начале своей карьеры этот Куссам был правителем Мекки, но потом захотел повидать дальние страны и отправился с легионами завоевателей, под началом прославленного в свое время полководца Кутейбы, на Восток.
Женщина слушала Вяткина, удивлялась его увлеченности, и сама, незаметно для себя, увлекалась занятными историями, ее заражала и горячность Василия Лаврентьевича, и поэтический способ воспринимать историю. Она подумала, что, вероятно, именно в этом прекрасном сочетании науки и поэзии и кроется причина увлечений Вяткина. «Опоэтизированный мир прошлого, — решила она для себя, — уводит его от реальной жизни. Не попробовать ли возвратить его к сияющей современности?» — озорно сверкнула она глазами.
Но Вяткин этого не заметил, он горячо развивал свою мысль:
— Тимур превратил гробницу Куссама во вторую Мекку, так что паломники могут наслаждаться святостью места и оставлять, кстати, здесь денежки, не тратя их на хождение в Мекку. Они услаждают свой взор видом прекрасных усыпальниц чистых, жасминноликих и кипарисовостанных жен и сестер Амира Тимура Гурагана, прошедшего под знаменем побед всю населенную часть мира. Но секрет есть и тут. Второе предание говорит, что Куссам похоронен в Мерве.
— Ах?
— Да. Вот видите, требуется узнать и доказать, где был убит и захоронен пресловутый Куссам, шериф Мекки.
Видя, что она слушает очень внимательно, Вяткин стал забавлять ее дальше.
— Есть позади царственной гробницы Тимура невзрачный по виду, но прелестный своей
— Я очень-очень рада, что повстречала вас, — она протянула руку, — однако мне пора.
Дома Вяткин думал: «Она хорошо воспитана и отлично умеет слушать. Дар, которым наделены редкие женщины». — «В Самарканде это самый интересный человек, — решила эта женщина. — Мне он хотел показаться таким, я заметила. Это мне нравится!»
С приездом синеглазой Буйджан, внучки Датхо, в доме Абу-Саида Магзума поселилась радость. Художник прекрасно себя чувствовал, болезнь, казалось, навсегда отступила. Он посвежел, много работал, был весел и охотно приглашал к себе друзей.
Буйджан была щедра к дочери Абу-Саида, своей падчерице. Одарила его отца и друзей, задарила своего супруга красивыми одеждами, поставила сундук приданого для его дочери. В доме хозяйничала мать Буйджан, властная киргизка, бывшая жена Камчибека, дочь Наукатского манапа. Дом их помещался стенка к стенке с домом Таджиддина-хакима. Это было очень удобно, потому что женщины были под надежной охраной. Мать Буйджан сразу распорядилась перевезти из музея их сундуки с имуществом, и только один из них, с рукописями Датхо, отвезли в дом ее зятя, в квартал ювелиров.
Абу-Саид Магзум был счастлив. Он даже не замечал странностей в поведении жены. Она, например, наотрез отказалась закрывать лицо и, по обычаю горянок, ходила без паранджи. Вместо элечеке замужней женщины-киргизки она носила изящную, из цветной парчи, островерхую меховую шапочку. Это еще больше усиливало ее сходство с бабкой, красавицей Курбанджан Датхо.
В первое время после приезда Буйджан очень полюбила лавку Абу-Саида на базаре. Она подолгу сидела возле мужа, глядя, как он широким каламом выводит гибкие буквы на дереве или бумаге. Базар развлекал ее. Но мать, строгая и суровая, ругала ее неприличными словами и запрещала такое поведение. С переездом в новый дом, который купили в квартале Ходжа-Ахрар, молодая женщина вообще перестала бывать в лавке. Как-то погрустнела, не хотела наряжаться.
Много времени проводила за ткацким станком. Любила без дела сидеть в саду, под колючей алычой, немного напоминавшей ей природу горного края. Грызла горькие, еще незрелые ягоды алычи и уныло перебирала струны подаренного ей бабкою кашгарского рубаба, обтянутого золоченой змеиной кожей.
Синие глаза мечтательно устремлялись к синим снеговым горам Агалыка, окаймлявшим Зеравшанскую долину.
Буйджан грезила поездкой на Алай. Упрашивала мужа повезти ее в родные места. Но как Абу-Саид ни любил жену, ехать с нею в зимнюю пору в памирские холода он не мог. Да и вообще любовь художника к Буйджан была какой-то высокой, нематериальной. Он любовался ею как картиной и относился к ней как к ребенку. Но сделать ее счастливой? Он даже думать не мог об этом. Не понимал, что эта прелестная женщина имеет душу и может быть счастливой или несчастной.