Звезда Альтаир
Шрифт:
Однажды, работая по реставрации Рухабада, глиняного мавзолея, построенного Тимуром над могилой шейха Бурхануддина Сагарджи — покровителя самаркандских гончаров, Вяткин разговорился со служителем усыпальницы. Мулла Хакбар показал ему сохранившуюся у него рисалю — устав этого цеха.
Наряду с ритуальными молитвами, в рисале приводились описания некоторых процессов производства. В частности, сообщалось, что
…То мартовское утро было ясным. Прошедший дождь смыл остатки снега, обнажились набухшие почки деревьев, капли алмазами повисли на концах цветочных бутонов. Сияли лаком изразцов купола и минареты, золотом искрились мозаичные панно порталов и арок, как говорил поэт — «спорили с небом голубизною и с бирюзой — бирюзою».
Василия Лаврентьевича ждали во дворе мечети Тилля-кари, где в углу, в старой келье, сложили новую печь, Усто-Турсун, Усто-Гулом, Мухаммед-Бобо. Это они возвели хитрое гончарное сооружение усложненной конструкции, с четырьмя топками и шестью трубами, с лабиринтом ходов для циркуляции жара и керамическими обкладками из огнеупора. Все они были потомственными гончарами. Это их предки возводили сказочные постройки Тимуровой столицы.
В свое время Василий Лаврентьевич писал о медресе Мирзы Улугбека:
«Изразцовая облицовка здания разнообразна и доведена до высокой степени художественности и декоративного совершенства, представляя собою сочетание геометрического и растительного орнамента с каллиграфическими разных почерков письменами несравненной красоты и блеска». «Изразцовая облицовка его по силе, сочности, свежести и чистоте превосходна», — пишет он о Гур-Эмире.
«Общий вид мавзолеев поражает своей красочностью, нарядностью и благородным изяществом изразцовых одежд, — изображает он галерею Шах-и-Зинда, — они бесподобны по общему эффекту, по неожиданной новизне сюжетов. Богатство деталей их поразительно, здесь наиболее пышно развернулось искусство больших мастеров, зрелое творчество таланта… Но цельность первоначального очарования их со
Василий Лаврентьевич толкнул дверь и вошел. Гончары, по обычаю, молились, — это им предписывал их устав. Они даже не повернули головы — все знали: пришел Вазир. Приглядевшись, Василий Лаврентьевич убедился, что партия кашинных плиток уже заложена в печь, около топки заготовлена охапка саксаула, около другой — охапка сухого янтака. Стоило только чиркнуть спичкой. Но этого делать нельзя: надо дождаться огня, который принесут из печи соседа-гончара. Мастера, закончив молитву, повернулись к Вяткину.
— Это вы, Вазир? — улыбнулся Мухаммед-бобо. — Очень кстати пришли.
— Мог ли я не прийти?
— Да, конечно. Ваши заботы, Вазир, о красоте древних построек вошли в поговорку и стали достойны памяти самого Шахмурад-бия, при жизни признанного святым за подобные заботы.
— Когда вы умрете, Вазир, — пусть это произойдет еще не скоро! — вас следует похоронить у подножия мавзолея Куссам-бин Аббаса, — вмешался тихий Усто-Турсун.
— Я не хочу умирать, Усто!
— Пусть Вазир зажжет огонь — пора, — сказал мрачный Усто-Гулом.
Накалывая пальцы, Василий Лаврентьевич положил в топку охапку янтака, произнес «бисмилля» и поднес лучинку. Пламя заплясало, из всех шести труб полетели искры.
И вдруг в келье раздался тревожный гул. Все вздрогнули. Гул неотвратимо нарастал.
— Что такое? — всполошились гончары. — Печь не должна так гудеть.
— Это базар гудит, — предположил Мухаммед-бобо.
— Базар гудит не так, — скромно заметил Усто-Турсун. — Я пойду, погляжу. Что-то мне страшно. — Он вздохнул и незаметно вышел наружу.
Огонь рвался из труб, клокотал в раскаленном горне, обтекая плиты и зажигая разноцветные искры на их поверхности, — они дадут старине новую жизнь; дым и пар от просыхающей глины клубились в келье.
С шумом влетел Усто-Турсун. Обычной застенчивости как не бывало. Сверкают глаза:
— Революция! Белого падишаха скинули с трона.
Вот оно, свершилось. Без него. Нет! С ним вместе.