Звезда бегущая
Шрифт:
Через два дня Наташу смотрел знакомый Иришин врач и сказал, что решаться нужно сейчас же, срок у нее уже большой, то, что было в последний раз, — это уже было после, так случается, и поэтому тянуть нельзя. Весь вечер после посещения врача Наташа в одиночестве пробродила по улице, а назавтра с утра позвонила Савину.
Они встретились в кафе-мороженом на центральной улице после ее занятий, в середине его рабочего дня. Кафе называлось «Пингвин», народу в нем было совсем немного, они взяли по порции пломбира с тертой клюквой и сели в дальнем
— Ну? Что случилось? — улыбаясь, мягко, с отеческой интонацией спросил Савин. Когда Наташа позвонила ему, он начал было по-обычному шутливо отнекиваться от встречи, но Наташа настаивала, и, видимо, в голосе ее было что-то такое, отчего он вдруг резко переменил тон и сказал: «Ладно. Когда?»
— То случилось, что и должно, наверно, было случиться, — сказала Наташа, глядя в тусклую металлическую вазочку с мороженым и ложечкой перемешивая в ней мороженое с клюквой в одну общую, розового цвета массу.
— Т-ты… — запнувшись, не сразу сказал Савин, и на лице его не было теперь улыбки, — ты… к врачу ходила?
— Ходила, конечно. — Наташа положила ложечку и посмотрела ему в лицо.
— И… что? — опять запнувшись, спросил он.
— Ну, то самое, ну что, — сказала Наташа.
Она вдруг ощутила необыкновенную власть над ним и мгновенное упоение ею, и ей стало необычайно хорошо от этого, она почувствовала себя словно бы матерью Савина, мудрой и всемогущей женщиной, и почувствовала, как сильно любит его. «Ужасно милый, ужасно», — подумала она, мысленно гладя ладонью его лицо.
— Но ведь ты же не будешь… оставлять? — осторожно спросил Савин. В голосе его Наташа услышала какое-то опасливое дрожание.
— Я боюсь, — беря в руки вазочку с мороженым и тут же отставляя ее в сторону, поведя плечами, будто от холода, сказала она. — Я боюсь… оставлять… Я тогда не смогу, наверно, учиться… Но ведь тебе, наверно, будет обидно, тебе, наверно, хочется ребеночка, да? — тут же быстро спросила она, кладя свою руку на его и влюбленно заглядывая ему в глаза.
— Что? — спросил он. — Обидно? — И пожал плечами, улыбнувшись странной, потерянной и жалкой улыбкой. — Это почему?
— Ну а вдруг я не смогу рожать потом?
— А-а, — понимая, протянул он, отнял у нее руку, забросил ногу на ногу, отодвинул стул, и улыбка опять ушла с его лица. — Да это, Наташенька, врачи болтают, пугают они так. Все делают, и все потом рожают. Чепуха.
— Но ведь тебе хочется, наверно? — сказала Наташа, не убирая руки с того места, где только что лежала его рука, и чувствуя еще ее тепло у себя на ладони. — Может быть, стоит? Я не поеду в Москву, буду поступать здесь, поступлю, а потом возьму академический. Я буду тебе хорошей женой. Ужасно хорошей. Правда.
— Женой… — повторил Савин. — Женой… — Потер подбородок, вздохнул, и глаза его сделались отстранение ясны, и лицо приобрело то знакомое Наташе, со снисходительно-иронической усмешкой в углах губ, выражение. — Наташенька… На-та-шень-ка!.. — сказал он, раздельно выговорив каждый
— Что ты говоришь, что ты говоришь, — чувствуя, как вся холодеет, тяжелым языком, в ужасе сказала Наташа.
— Что говорю. Что знаю, то и говорю. — Савин снял ногу с ноги, рывком подвинул стул обратно к столу и облокотился о него, навалившись грудью. — Ничего у нас не выйдет, Наташенька. Я ведь не против, наоборот даже… Но ты-то… Ты что думаешь, что такое жизнь? А? Все одно и то же изо дня в день, одно и то же… Тяни свою лямку, тяни и тяни и ничего не жди иного. Ничего в ней нет больше — только тянуть. В «бутылочку» разве что вот от скуки сыграешь, — глянул он со смешком на Наташу, — о летающих тарелках поговоришь… И снова тяни, тяни и тяни… А ты все рваться куда-то будешь, все будешь хотеть чего-то…
— Но зачем же… зачем же… — сумела выговорить Наташа, — зачем ты со мной… Ведь ты старше, ты…
Савин помолчал.
— Бес попутал, Наташенька, — сказал он затем, глядя в сторону от Наташи. — Бес. Не удержался. Не совладал с собой. Я, может, тысячу раз уж проклял себя, что не совладал. — Он опять помолчал и быстро побарабанил пальцами по столу. — Давай получай аттестат свой, в Москву давай, как хотела… Все у тебя впереди еще. Это, конечно, жестоко… именно сейчас говорить тебе… но уж лучше сейчас именно. Больно тебе — но уж все зараз.
— Больно, ой больно! — проговорила Наташа, пытаясь сдержаться и не заплакать здесь, в кафе, и не сдержалась, заплакала, кусая губы, дергаясь всем телом. Ей казалось, что Савин сейчас скажет что-то, что обернет его слова странной какой-то шуткой, нелепой случайностью, но он ничего не говорил, и она почувствовала, что больше не может быть с ним рядом. — Уйди, не ходи за мной, — сказала она, вскочила со стула и быстро-быстро, почти бегом, пошла к выходу.
Ей казалось, что жизнь кончена, что все потеряно и обессмыслено, жить дальше не стоит, ни к чему, время остановилось, пространство разверзлось темной бездной и она летит в эту бездну с остановившимся, мертвым сердцем.
— Приходите к нам еще, — улыбаясь, сказал гардеробщик, не давая ей одеться самой, заставляя влезать в подставленное им пальто, — он помнил, что она пришла не одна, и ждал Савина, надеясь получить с него за услугу, оказанную его даме.
Через неделю все тот же врач, что смотрел ее, сделал Наташе аборт. Ириша позвонила родителям, сказала, что Наташа поссорилась с мальчиком, с которым дружила, ей теперь грустно, нужно сменить обстановку, и договорилась, что Наташа поживет немного у нее. Рушаков уже давно не звонил, родители заметили это, и Иришино объяснение их вполне удовлетворило, тем более что и раньше, случалось, Наташа жила у сестры по нескольку дней подряд.