Звезда бегущая
Шрифт:
Дорожный час пик был уже на исходе. Уже не закруживались толпы у воронок метро, уже потоки машин утратили свою недавнюю рычащую монолитность и катили не единой, спрессованной лавиной, борт в борт, бампер в бампер, а отдельными — красными, зелеными, голубыми, бежевыми, черными, белыми — автомобилями, внутри которых можно было теперь различить и темные силуэты людей. Уже автобусы и троллейбусы отходили от остановок не накрененными от перегрузки на правый бок, и промежутки между ними стали делаться все длиннее и длиннее.
Начинался час пик в местах зрелищ и увеселений. Ярко освещенные, по-праздничному иллюминированные
Магазины доторговывали завезенными продуктами. Доставались из холодильных камер запакованные в хрустящую бумагу последние кубы масла, разрезались капроновым шнуром с двумя деревянными ручками на концах желтоватые колеса сыров — тоже последние, «Люба, колбасу больше не выбивай!» — кричали кассиру поверх голов покупателей продавцы, а уборщицы в молочных отделах принимались уже подтирать полы, залитые молоком из прорвавшихся пакетов.
Москва окуналась в предночную, вечернюю пору. День был прожит и закончен. Ночь уже была близка, но еще не наступила. Днем люди делили свою жизнь с другими людьми, с которыми судьба свела их волей отдела кадров и вышестоящего начальства, вечером, как пчелы в родной улей, они возвращались к тем, с кем их связывала кровь или свободное избранничество, впрочем, не менее, может быть, слепое, чем воля отдела кадров, — это носили людей из стороны в сторону намертво сработанные самою природой качели жизни; и чтобы жизнь шла, чтобы длилась, не останавливалась, было необходимо, взлетев в верхнюю, «мертвую» точку, толкнуть качели, пойти в обратную сторону и оказаться в другой «мертвой» точке…
Юпитеры жарко хлестали из подпотолочной выси ярким светом, стрекотал, перематывая целлулоидную ленту с одной бобины на другую, кинопроектор, гнал при помощи радиотехники грохочущую звуковую волну небольшой оркестрик, — и чтобы юпитеры светили, нужно было их прежде сделать, и нужно было сделать кинопроектор и грохочущие динамики. И все прочее нужно было сделать: соткать занавес, сколотить сцену, склеить кресла, возвести стены, поставить крышу, собрать проектор, собрать динамик. А до того, как соткать, возвести, собрать, нужно было вырастить, добыть, выплавить, отлить, обточить…
Но чтобы вскочить назавтра по звонку будильника, выгнать крепким горячим чаем ночную одурь из тела и пойти добывать, отливать, плавить, нужно было перед этим дать душе погулять вдоволь на воле.
5
Виктор
Да если б еще это не сегодня, в другой день. А сегодня…
Но долго сидеть ей с ним не пришлось, только и перебросились парой фраз. Зазвонил в прихожей звонок, и Лида, прервавшись на полуслове, с чувством облегчения пошла открывать дверь. Однако это была вовсе не мать, как она думала. Это был незнакомый мужчина лет пятидесяти, с цветами в руках, с бумажным пакетом, из которого краснобоко глядели яблоки, во внутреннем кармане плаща у него угадывалась бутылка. И весь он, называясь ей, объясняясь, так и топорщился от смущения и скованности.
— Ну что ж, проходите, подождите, — предложила Лида.
Мужчина отдал ей и цветы и пакет, достал из кармана и отдал бутылку, которая оказалась коньяком, Лида, прижимая все это к груди, дождалась, когда он разденется, и повела его в комнату.
— Вот вам и компания, Виктор Витальевич, — сказала она, входя.
— Очень приятно, Евгений Анатольевич, — с торопливостью представился из-за ее плеча пришедший мужчина.
Виктор Витальевич разглядывал Евгения Анатольевича с нескрываемым интересом.
— Виктор Витальевич, — не сразу назвался он. И глянул на отягощенные Лидины руки. — Что, к Нине?
— К-к… Нине… Елизаровне, — ответил вместо Лиды Евгений Анатольевич. Но по тому, как он заикался, видно было, что признание это далось ему весьма нелегко.
Лида поставила коньяк на стол и, все так же прижимая пакет с яблоками и цветы к груди, пошла из комнаты.
— Цветы я сейчас в вазу поставлю, — объяснила она на ходу Евгению Анатольевичу.
— Да, пожалуйста… да… — покивал он, но было похоже, что он не вполне понимает, о чем речь.
Лида ушла, оставив их вдвоем, и Евгений Анатольевич тут же подался к Виктору Витальевичу, спросил запинаясь:
— А вы, я прошу прощения… вы тоже… к Нине… Елизаровне?
— Тоже, — кивнул Виктор Витальевич. В интонации его было нечто усмешливо-снисходительное.
— Вы… вы… — Евгений Анатольевич с великим трудом заставлял язык повиноваться ему, — вы с нею договаривались?
— Договаривался. — Сказав это, Виктор Витальевич с минуту молчал, наслаждаясь растерянным видом Евгения Анатольевича. И наконец объяснился: — Помилуй бог, я к ней имею лишь то отношение, что я Анин отец.
— А-анин? — смысл произнесенных Виктором Витальевичем слов доходил до Евгения Анатольевича бесконечно долго. И наконец дошел, — А, это, значит, той, другой… Той, что помладше?
— Так, голубчик Евгений Александрыч, так, — подтвердил Виктор Витальевич.
— Анатольевич, — поправил Евгений Анатольевич.
— Анатольич, простите. А посему, — Виктор Витальевич улыбнулся, — я вам не соперник. Вы, судя по всему, недавно с Ниной знакомы? — кивнул он на бутылку коньяка на столе.
— Вы правы. Недавно, — с сухостью отозвался Евгений Анатольевич.