Звезда цесаревны
Шрифт:
— Хорошо бы, кабы без Меншикова: он, бисов сын, и этого закрутит, как прежних…
— А вот мы с вами для того и совет держим, чтоб не дать тому бисову сыну нашим новым царем править, — возразил, энергично возвышая голос, Ермилыч.
— Что же мы можем отсюда поделать? Ты скажи, чтоб нам знать.
— А вот что: у многих из вас есть свои люди в столице и между служилыми людьми, и в войске…
— Как не быть, есть. Да бес их знает, в каких они таперича мыслях…
— Как мы им наказывали про наши вольности, что у нас отняли немцы, царице словечко замолвить,
— Мы, как отпускали их, строго-настрого им наказывали немцам не передаваться и душу свою всячески беречь от соблазна.
— Мы, когда москалям передавались от поляков, нешто мыслили, что к немцам под пяту попадем…
— Ведь это выходит: из огня да в полымя…
— Нам Долгоруков Михаил все наши вольности обещал вернуть…
— Все у нас отняли и нашего Полуботка в темнице сгноили…
— Мы на слово царское понадеялись, а он нас обманул…
— Выпустили послов-то наших, да без Полуботка: его заморили…
— Нам такую обиду век не забыть!
— Мы потому и оборотню поверили, что в Петра изверились…
— Ты вот Сергача-то дурнем обзываешь, а он нам по сердцу речи держит…
— Мы царю Петру передавались, на его царское слово полагаючись…
— Он, царь Петр-то, могуч был, в него вера была…
— Жестокий да сильный: с ним жить можно было…
— Мы на силу его надеялись…
— Мы бабьего царства не мыслили…
— У него был наследник, когда мы ему передались и на слово его царское полагались, что вольности наши порушены не будут…
— Так вот вы нам и помогите сына этого самого наследника Петрова поддержать!
Чтоб вставить эти слова в поднявшийся гомон, Ермилычу пришлось до крика возвысить голос.
— Да ведь младешенек он, Ермилыч…
— Не царь, а царенок…
— Нешто нам на такого полагаться можно?
— Кто его знает, что из него выйдет?..
— Может, совсем будет плох…
— Может, Меншиков уж и обвести его успел…
— Сам же сказывал, что на родной своей дочери задумал его женить.
Долго толковали они в том же духе, друг друга не слушая, и конца не предвиделось этому словоизлиянию. Не полдня, а целый год, может быть, надо было их слушать и осторожно наводить их мысли на дело, раньше чем добиться благоприятных результатов, и уже Ермилыч начинал отчаиваться, когда ему явилась на помощь Розумиха.
— Чего галдите без толку, дурни? С вами толком говорят, от вас совета да помощи ждут, а вы все вразброд: кто в лес, кто по дрова! — раздался ее звонкий голос с крыльца, на которое она вышла и встала рядом с Ермилычем, который поспешил отойти в сторонку, чтоб дать ей одной беседовать с соседями.
— Да мы что? Мы не прочь ему помогать…
— Мы его узнали и верим ему, да только…
— А верите, так вместо того, чтоб без толку галдеть, обещайтесь во всем его слушаться и на земляков понасесть, которые в столице на царской службе, чтоб тоже ему верили… Ну, ты, Ханенко, ведь у тебя сын на царской службе? — обратилась она к одному из толпы.
— Как же, в драгунах, писал, что Федорыч, Котляревский,
— А у меня брат — с самим батькой Констанцием в дружбе…
— А меня Филиппенко просил сынка на службу к царевичу Петру Алексеевичу отпустить…
— Так вот, пусть каждый из вас даст памятку Ермилычу, чтоб он разыскал ваших свойственников и ближних в Питере да знакомство бы с ними свел… Покланяйтесь писарю, чтоб грамотки им отписал за вас, и пошлите гостинца какого ни на есть, потому как сухая ложка рот дерет, а на чужбине и ржаная галушка покажется вкуснее медового пряника.
— Что ж, мы, пожалуй, напишем и скажем бабам, чтоб полотенцев да плахт получше из сундуков вынули… Ермилыч — нам человек знакомый, всю зиму мы с ним калякали о наших нуждах…
— Вот он с вашими земляками об этих самых нуждах ваших и поговорит и посоветуется, как при случае сделать, чтоб нашу беду повыше донести, чтоб знали те, кто помочь нам может… Новый царь у нас, слышь, теперь, и Ермилыч правду говорит, что быть переменам. Хоть и младенек, а все же, поди чай, новых людей за собой к престолу потянет, а новые птицы — новые и песни.
— Какие же новые песни, когда Меншиков метит женить его на своем отродье? — заметил угрюмо один из стариков.
— Эх, старина, когда-то это еще будет! Раньше шестнадцати лет нет закона венчать хлопцев, будь то из простых или сам царь, все равно, а за четыре-то года много воды утечет: царю может другая девица приглянуться, из более знатного рода, мало ли что может случиться! — возразила Демьяновна.
— Оно так-то так, — согласились, почесывая затылки, слушатели.
— А если так, то и расходитесь с Богом. Готовьте посылки к землякам, да поторапливайтесь… Ведь ты думаешь сегодня в ночь, до зари, в путь пуститься, Ермилыч? — обратилась она к Бутягину.
— Да уж никак не позже, хорошо бы пораньше, если Господь поможет собраться.
Народ, обмениваясь впечатлениями, разошелся по хатам, а Демьяновна с Ермилычем вошли в горницу, где раздавался храп уснувшего за печкой монастырского посланца, а хозяйские дочки, вернувшиеся из леса, обедали с трехлетним братишкой.
— Идите, деточки, в огород. Нам тут надо с Ермилычем на прощание покалякать, — объявила им мать.
Девочки собрали остатки трапезы и увели Кирилку на двор, оставив Розумиху вдвоем с Ермилычем.
— А привыкла же я к тебе, Ермилыч, и скучно мне с тобою расставаться, — говорила она, облокотившись на стол против приятеля и, опираясь подбородком на ладони, пристально глядя на его худощавое, обросшее седой бородой лицо с умными глазами, точно ей хотелось покрепче запечатлеть в памяти черты этого лица. — Без лести скажу тебе, что такого, как ты, разумного и сердцем доброго мне еще не доводилось встречать на земле. Никто мне таких ладных советов, как ты, отродясь не давал.
— Сама не без разума и без меня до всего додумалась бы, — заметил Ермилыч, тронутый до глубины души излияниями этой всегда сдержанной, как на словах, так и на деле, женщины.