Звезда Гаада
Шрифт:
— По-моему, я открываюсь только перед тем, кто не опасен.
— Гаад, значит, безобиден? — мужчина фыркнул, — Кстати, знала бы ты, кто сейчас с тобой говорит!
— Так ты — не тот Камилл?
— И тот, и другой, — усмешка.
В следующее мгновение хранитель надолго нахмурился и задумался. Я заговорила первая:
— А можно мне кое-что у вас спросить? Вам, как умершему, что-то должно быть понятнее, чем живущим.
— Так я ж не умер! — он едва не обиделся.
— Эррия и Гаад сказали, что вас уже нет!
— И как я тогда с тобой говорю?! Если меня уже не стало? — Камилл скрестил руки на груди,
Отчего-то не испугалась, а расхохоталась. Он был какой-то добрый, весёлый и совсем не страшный.
— Так вы не умерли?
— Почему ж не умер? — мужчина опять прислонился к спинке кресла.
Вполне обычный разговор для сна, ровно как и эта неожиданная встреча.
— То есть, вы точно умерли, но при этом вы как-то есть?
— А как иначе-то? — он усмехнулся, — Мне других вариантов и не придумывается.
— И каким образом… тьфу, каким способом вы продолжаете быть?
Мужчина проворчал:
— Так получилось, что я слишком рьяно служил мирозданью, вот меня и вынудили вернуться. И одарили забвеньем. Уж не знаю, радоваться ли мне теперь или огорчаться? — он опять подался вперёд, — Скажи, а что с Эррией? Как ты с ней познакомилась?
— Если вы помните Эллу… Ну, Эррию. Что же забыли?
Камилл выдохнул с отчаяньем и болью:
— Её!
— Как так? — я сильно растерялась.
— Увы, не могу встретиться с тобой наяву! Точнее, не могу поговорить с тобой, потому что наяву не помню самого важного! А так-то мы уже несколько раз встречались. Говорили о всякой ерунде.
Вскочила.
— Когда? Где? Почему я этого не помню?
— Потому, что я теперь другой, — выдохнул Камилл с отчаянием и болью, — Только во сне могу пообщаться, помня всё самое важное, — мужчина вскочил, заходил вокруг стола, нервно пощипывая усы, — Вот только этот способ не самый точный. Он не даёт высказать всё, к тому же, мало кто поверит словам приснившегося человека! — тут хранитель шагнул в сторону, налетел на угол шкафа, потом продолжил бродить вокруг стола как ни в чём ни бывало, — Здесь у меня нет тела, рук, чтобы объяснить всё. Но засыпая, вспоминаю всё и мучаюсь. Впрочем, это слишком маленькая плата. Я пошёл против законов мирозданья, утаив самые важные воспоминания, скрыв их глубоко в душе. Или… Может быть, для души естественно помнить самое драгоценное?..
Камилл остановился, растерянно посмотрел куда-то вдаль.
— Вдруг так и надо? Но отчего наш ум не понимает самого важного? Не потому ли, что он должен слушать душу, а люди давным-давно разучились это делать?.. — мужчина повернулся ко мне, устало посмотрел на меня, — Я в смятении, Вера! С того самого часа, когда Эррия призналась, что уйдёт, завершив своё дело! Радуюсь, что не позволил себе зайти дальше двух поцелуев, чтобы она подарила свою чистоту мужу из родного мира. И жутко из-за этого расстраиваюсь! Мне досадно, что так легко смирился с неизбежным, не достаточно усердно искал способ задержать её в моём мире. Может, если бы искал, как надо, то нашёл бы?! Мне печально думать о том, что мы не первые люди из разных миров, которых постигла эта грустная участь! И мне страшно, что ты тоже пойдёшь по этому пути.
— Не волнуйтесь, я не влюблена ни в одного из ваших мужчин!
— А мне кажется, что ты хотела встретиться с одним из наших парней, —
Вздохнула. И тихо призналась:
— Просто я восхищена его мечтой. Мне нравятся всякие романтические поэтические образы, поэтому то, что я испытываю к этому парню, это любовь не к нему, а к симпатичному образу, который сама же на него примерила.
— Ты уверена? — Камилл нахмурился.
— Ну… — смутилась.
— Вот именно, ты сомневаешься, как ответить. Подумай: каково тебе будет навеки расстаться с тем, кто не принадлежит твоему миру? И каково этому человеку прожить свои несколько десятков лет без тебя? Если он действительно тебя полюбит, а ты — его, вам обоим будет очень больно.
Подумав, со вздохом призналась:
— Если мы с ним полюбим друг друга, по-настоящему, то…
— Любовь не бывает настоящей или лживой. Если она — обман, это и не любовь вовсе. Любовь не может быть сильной или слабой, счастливой или несчастливой. А только лишь взаимной или невзаимной. Впрочем, нет, и эти свойства к ней не относятся.
Удивлённо подскочила к нему, встала перед ним:
— Это как же?
— Все эти свойства ей не присущи: их создают люди. А сама она другая. Ох, опять меня на размышления потянуло! — хранитель вдруг сильно ударил себя по лбу кулаком, потом виновато взглянул на меня, — Дофилософствовался, старый дурак! Сделал несчастной ни в чём не повинную девушку! Так на чём я тебя оборвал?
— Если я полюблю его, глубоко и надолго, то сама буду несчастна несколько лет или десятилетий, а он — несколько веков.
— Значит, он — хранитель Равновесия? Я правильно понял, — Камилл неожиданно схватил мои руки, сжал в своих больших ладонях, — Эррия сказала тебе или кому-то из твоих знакомых, что я уже умер, так?
— Да, — попробовала выдернуть руки.
Он сразу же отпустил их, взволнованно заглянул мне в глаза:
— Тебе?
— Да.
— Значит, моя звёздочка жива… — мужчина радостно улыбнулся, — Скажи, Эррия нашла там своё счастье? Нет, не надо! Я боюсь, что она полюбила другого! Впрочем, так для неё же и лучше… Так она жива?
— Она уже умерла, но не нашла тебя среди мёртвых, там, где вы могли бы встретиться. Или же вы даже там не сможете найти друг друга.
— Потому, что принадлежим к разным мирам, — хранитель вздохнул, чуть помолчав, взглянул на меня пристально, заметно волнуясь, — Скажи, а какой сейчас год в твоём мире?
— У нас 2012 год от рождества Христова.
— Когда она пришла к нам, у вас шёл 1937. Ей было шестнадцать лет. И она обычный человек. Да, по времени моя милая уже могла скончаться от старости, — он вздохнул, потом посмотрел на меня округлившимися глазами, — Надо же, в вашем мире прошло меньше века, а у нас — уже несколько тысячелетий!
Какое-то время мы грустно молчали.
— Скажи, она была счастлива в родном мире? — взволнованно спросил Камилл.
— Я не додумалась спросить её об этом, а Эррия не стала рассказывать.
— Вот как… — он печально смотрел куда-то сквозь меня, потом взглянул мне в глаза, — Вера, я даже не знаю, что мне тебе посоветовать: влюбляться или нет.
— Лучше ничего не советуйте: я пойду своим путём.
— И один из двух путей — как у меня с Эррией. А другой — забвение.
— Ну, что ж… — тяжело вздохнула, — Однако я сама сделаю выбор!