Звезда корабельная
Шрифт:
— Ах ты, полуночный разбойник! — ругает Антипка ветер. — Мокряк поганый! Верно говорят: не море топит корабли, а ветер…
— Лодочка от одного берега отстала, А ко другому не пристала! —раздался пронзительный голосок, и подполз на четвереньках Ермолай-да-Тимофей.
— Будет тебе плакать! — прикрикнул Петр. — Одолеем бурю!
Но уже не только шут да бояре, но и сами корабельщики-поморы,
— Прощай, город Архангельск! Прощай, матушка-Двина!
Лишь Антипка помалкивал, крепко держа штурвал. Рядом стоял Петр, и цеплялся за ногу государеву, как за грот-мачту, Ермолай-да-Тимофей.
Стонала яхта под ветром и ударами волн. Вот-вот не устоит, развалится, канет в пучину.
Страшный ураган бушует. Не разобрать уже — где море, где небо, где день, где ночь.
— Держись, держись, Антипка! — кричал Петр. — Нельзя судно без руля оставить!
Он тоже было взялся за штурвал — помочь кормщику.
— Эй, шкипер, отойди, пожалуй! — заорал Антипка. — Больше твоего ведаю, куда править! Негоже в таком деле мешать!
И Петр послушно отступил.
— Нам бы в Унскую губу войти! Одна надежда! Иначе сгинем!
— Ты — кормщик! — откликнулся Петр. — Веди!
Уже показалась Унская губа — небольшой залив при впадении реки Уны в море. Близко спасение. Да не легко его достигнуть! Рогата Унская губа — далеко в море уходят два ряда подводных камней. Тесен, извилист проход меж этими рогами. И в тихую погоду не просто их миновать. А тут волны бьют то справа, то слева. Кипят на черных камнях. Того и гляди швырнут яхту на скалы.
— Право, право руля! — не стерпел Петр.
Но Антипка и ухом не повел. Держит штурвал в побелевших руках. Шапку ветром унесло. Губами шевелит, да только и слова ветер уносит.
Зажмурился Петр на миг. Неужели и правда конец пути настал и сгинуть придется на рогах треклятых? Открыл глаза — а море-то вроде угомонилось. Упустили яхту волны огромные и ветер стремительный. Куда как тише в Унской губе — не достать уже буре корабельщиков.
Слышно стало, как приговаривает Антипка:
— Не сгуби нас, губа, а спаси! Не сгуби, губа! Спаси!
Да вот уж и к берегу подошли, якорь бросили. Но кормщик к штурвалу будто прирос. А Ермолай-да-Тимофей ногу государеву никак не отпускает.
Оттащил Петр Антипку от штурвала и шута отпихивает — хватит, мол, цепляться, миновала беда.
— Что же ты, Ермолай-да-Тимофей, опоры надежней не сыскал?
— Э-эх, батюшко-о-о, — покачал головою шут. Я же тебя, государь, спасал. Так крепко держал, чтобы ветром не сдуло, чтобы волна не унесла!
— Понятно, — усмехнулся Петр. — Ты меня берег, а кормщик наш, видать, больше всего о штурвале заботился —
Высадилась команда, и рухнули люди на землю. Сколько времени в море были — никто не знает. День сейчас или ночь? Плачут да смеются. Вспоминают, кто за что держался, спасаясь от шторма.
— По всему видно, крепче других опора у кормщика была, — сказал Петр. — За свои умение да мастерство Антипка держался. И нам помощь сумел подать!
Подозвал кормщика и спрашивает сурово:
— А вот как посмел с государем говорить дерзко?! Государь — он и в бурю великую государем остается!
Упал Антипка на колени:
— Помилуй! Сам ведь говорил, что шкипер ты, не боле того. Значит, забота твоя — шкиперская. А двух кормщиков на одном судне быть никак не должно. Иначе — беда!
— Верные слова, — кивнул Петр. — Когда двое у руля — дело гиблое. Да ты с коленей-то поднимись! Мне труды твои и здоровье дороги, а не поклоны бесполезные. — Поднял сам Антипку и расцеловал. — Где шапка-то? Надень уже.
— Ветры дули — шапку сдули, — махнул Антипка рукой. — Хорошо, голова цела!
Петр живо снял куртку с серебряными пуговицами, отдал кормщику. И шапку свою ему нахлобучил. Антипка аж присел:
— Ой, тяжела шапка государева! Да и прочна, чую. В свой век никак не сношу — детям, внукам, правнукам донашивать…
Море за Унской губой, ничуть не утихая, бушевало-бушевало. Вроде досадовало, что выпустило яхту из объятий своих.
Петр глядел, как бесится оно на скалах-рогах, и думал:
«А еще в беде надобно крепко держаться за веру, что нет конца пути нашему. Вот тогда никакие штормы, пожалуй, не одолеют!»
Только через три дня открыло море корабельщикам дорогу к дому.
Русский флаг над Двиной
По возвращении в Город Петр решил отпраздновать спасение. И созвали скоморохов. Вот уж началось веселье!
И дудят, и поют, и кукуют скоморохи — каждый на свой лад. Лесными птицами заливаются. Играют на скрипках и волынках, деревянными ложками пощелкивают, дробь выбивают. На корточках взад и вперед бегают. Вдруг целую башню соорудили в миг, взобравшись друг дружке на плечи. И вся башня, как сумасшедшая вавилонская, свистит, скворчит, щебечет!
— Ох, славная команда! — смеется Петр. — Вот бы на корабль эту братию!
Но за весельем не забывал он морских забот. Не уклонялся от пути избранного.
— Поиграло с нами море, да не запугало, — говорил.
И чуть ли не каждый день помогал мастерам в оснастке судна, поторапливал.
В конце июня корабль был готов к морским дорогам. Нарядный, под белыми парусами стоял на Двине.
— Подайте-ка мне краску лазоревую да кисть беличью! — приказал Петр.