Звезда любви
Шрифт:
— Mon ange (Мой ангел)! — прошептал Михаил, поймав ее запястье и нежно целуя каждый пальчик.
Сон смежил веки, навалилась невероятная усталость, и, прижавшись к мужу, Полина уснула. Горчаков поднялся, укрыл жену одеялом, накинул на плечи шлафрок и, подойдя к столику, налил себе в стакан немного бренди. Не выпуская из рук стакана, медленно опустился в кресло у камина и замер, вглядываясь в отблески угасающего пламени в янтарной глубине напитка. Он уступил нынче ночью своему желанию, но какой будет их дальнейшая жизнь? Полюбит ли она его когда-нибудь? Или в его супружеской постели незримо всегда будет присутствовать третий?
Шестого
Маша не могла отвести глаз от своей руки, затянутой в шелковую перчатку, лежащей на сгибе локтя Шеховского. Белый шелк ярко контрастировал с темно-зеленым сукном его вицмундира. Мари тихонько сжала пальцы и тотчас поймала недоуменный взгляд своего кузена, но он тут же опустил глаза и, стараясь отдать дань вежливости, заметил, что Мари очень идет нежно-голубой оттенок ее платья, чем вызвал смущенную улыбку и легкий румянец на высоких скулах. Она и в самом деле была очаровательна в этот вечер, и он отметил это без какого-либо умысла, просто как тонкий ценитель женской красоты.
Поль был немногословен — будь его воля, его бы и не было здесь в этот вечер, но уступив настоятельным просьбам маменьки, он не только присутствовал, но и по возможности старался не обойти своим вниманием никого из присутствующих дам.
Он, как и обещал, сыграл вместе с Машей, улыбался, говорил скорее по заученной привычке, чем для того, чтобы доставить себе или кому-либо удовольствие. С виду Шеховской вновь стал прежним — очаровательным повесой, каким его знал светский Петербург, и только Софья Андреевна замечала непроницаемый взгляд, улыбку, которая не касалась глаз, несколько нарочитую приветливость. Материнское сердце остро чувствовало его переживания. Улучив момент, она подошла к нему и коснулась рукава вицмундира, привлекая его внимание.
— Поль, mon cher, (мой дорогой) ты не подашь мне шампанского?
Улыбнувшись матери, Павел обвел глазами зал в поисках лакея разносящего напитки. Взяв с подноса два бокала, он вернулся к ней. Софья Андреевна пригубила шампанское и, указав глазами на затененный альков в углу бальной, залы направилась туда. Павел последовал за ней. В этом уютном уголке они оставались в зале, но никто не мог слышать их.
— Павлуша, мальчик мой, — улыбнулась она, — прости, что вмешиваюсь. — Княгиня замолчала, подбирая слова. — Мне больно видеть тебя таким!
— О чем Вы, маменька? — с деланым удивлением отозвался Павел.
— Ах! Не притворяйся же, что не понимаешь меня, — расстроенно покачала головой Софья Андреевна.
— Со мной все хорошо, — сделал неуклюжую попытку уйти от разговора Поль.
— Я ведь вижу, что тебе в тягость и общество, и обязанности, что налагает на тебя этот вечер, — тихо ответила княгиня.
— Вы правы, — сдался Павел, опуская глаза. — Мне тяжело видеть
— Чтобы вновь придаваться унынию и мыслям о ней, — перебила его мать. — Я видела, сегодня за обедом ты снова мысленно был с ней.
— Да, — согласился Поль. — И знаете, что странно, — он поднял голову и взволнованно посмотрел прямо ей в глаза. — Нынче какое-то время я думал о ней без той сводящей с ума тоски. Словно какая-то радость вошла в сердце. А потом…
— Что потом? — подтолкнула его Софья Андреевна.
— А потом ушла эта нечаянная радость и осталась только пустота, — вздохнул он.
— Может, настала пора отпустить ее? Если она любила тебя, думаешь, ей не больно было бы видеть тебя таким несчастным? — возвела очи к потолку княгиня. — В своем несчастии ты и ее мучаешь, — тихо добавила она.
— Может, Вы и правы, — согласился он.
— Знаешь, мы с отцом говорили о тебе недавно, — призналась Софья Андреевна. — Он любит тебя, хотя и старается не показать этого. Пусть мы с Николаем Матвеевичем давно стали чужими друг другу, ты — единственное, что нас связывает. Он говорил о том, что можно все устроить, и не придется ждать положенные законом пять лет, чтобы ты вновь стал свободным.
Павел отрицательно покачал головой.
— Нет, маменька! Боюсь, к этому я еще не готов. Пока нет могилы, есть надежда.
— Но ты не можешь не понимать, что время идет, а пять лет — это ведь так много?
— Много для чего? — едва заметно улыбнулся Павел. — Поверьте, я не горю желанием вновь связать себя узами брака.
Софья Андреевна в ответ на его слова только тяжело вздохнула.
— Это не будет предательством по отношению к ней, — тихо высказалась она. — Жизнь продолжается, Поль. Нельзя хоронить себя заживо.
— А и не хороню, маменька. Просто дайте мне время!
— Хорошо, mon cher, обещаю больше не тревожить тебя разговорами на эту тему. Ну а теперь идем. Барышни заскучали без твоего общества, ежели нельзя танцевать, нужно развлечь их хотя бы разговором, — княгиня поставила практически нетронутый бокал на низенький столик и, взяв сына под руку, направилась к гостям.
Вернувшись к гостям, Павел старался поддержать беседу с дочерью одной из многочисленных приятельниц матери, с трудом вникая в то, что ему пыталась втолковать девица о модных в этом сезоне шляпках для верховой езды.
— Вы слышали, что нынче сочетают и перья, и вуали? — поинтересовалась девица.
— Что, простите? Ах да, перья! — улыбнулся Шеховской.
Заскучав в обществе своей собеседницы, Поль обвел глазами блестящее собрание и заметил поблизости ярко-синее платье, что было этим вечером на Полин. Поприветствовав чету Горчаковых в самом начале вечера, он сознательно все оставшееся время держался подальше от Полины. Княгиня Горчакова разговаривала с молодым офицером и рассмеялась каким-то его словам, слегка откинув голову и привлекая внимание к безупречной стройной шее, на которой едва заметно билась тонкая жилка пульса. Молодой человек, совершено без ума от своей собеседницы, не сводил восхищенного взгляда с ее лица, но улыбка самой Полины была искусственной, будто приклеенной к лицу. Однако стоило ей поймать мимолетный взгляд Шеховского, как она тотчас вспыхнула ярким румянцем и отвела глаза. Сердце бухнуло в груди, и, смутившись, она потеряла нить беседы, опустила глаза, а потом, не удержавшись, снова подняла голову и разыскала его глазами. От этого жадного взгляда Павлу стало не по себе.