Звезда негодяя
Шрифт:
Коннор посмотрел, куда было указано, но увидел лишь трещины в скале: темные, будто прорезанные чьими-то когтями. Возможно, чтобы их разобрать, надо было быть фейери.
– Зато снаружи сегодня… – Тавиэль махнул рукой и, не вдаваясь в подробности, произнес: – Хорошо, что мы здесь. Там нам пришлось бы худо. Вы ничего не видели во время вашей ночевки в лесу, шеф Брауни?
Шеф пожал плечами. Коннор невольно вспомнил о Шоне: как-то он там сейчас? А Эмма? Он старательно отгонял мысли о ней все это время, понимая, что может утратить силу духа, если начнет волноваться.
И как ее рука? Хорошо, если фейери снял заклинание, а вдруг нет, и теперь Эмма гниет заживо? Сейчас Коннор проклинал себя за то, что привязал ее к Дартмуну.
За несколько дней рядом эта девушка заняла огромное место в его жизни. Сейчас Коннор признался, что это так. Почему бы и нет? Он видел много женщин, он знал женщин лучше, чем они сами знали себя, и прекрасно понимал, что иногда глубокому чувству не нужно много времени, чтобы родиться и окрепнуть.
Так бывает очень редко – но все-таки бывает.
– Ночью в лесу страшно, в любом лесу, – сказал шеф Брауни. – То выпь какая заорет, прости Господи, то рыси голосить начнут. Никаких тебе духов и привидений не надо. Я тогда прислонился к сосне, решил, что буду сидеть и не двигаться. И никуда ни за что не побегу, каких бы страхов не видел. Потому что бежать туда, не вижу, куда – это только дурак будет.
– Правильное решение, – согласился Тавиэль. – Ворса мимо вас не прокатывался?
– Ворса? – переспросил шеф Брауни. – Это что за дрянь?
– Меховое колесо с перекладиной, – ответил Тавиэль так беспечно, словно речь шла о карманной собачке столичной дамы. – Пасть через все тело. Катится по лесу и жрет, что встретит.
Шеф Брауни скривился и махнул рукой перед лицом.
– Не видел я такого, и слава Богу. Что-то шуршало в стороне, щелкало, – он пощелкал пальцами в воздухе, и Коннор почему-то поежился. Сейчас и здесь в простеньком движении и звуке появилось что-то невыразимо зловещее. – Но я в общем-то спокойно досидел до рассвета.
– Болотный гниляк, – со знанием дела заявил Тавиэль. – Они редко заходят в наши места, но бывает, что наталкиваются на одиноких путников. Они похожи на темное полотнище: окутывают человека, и он гниет заживо, а они потом едят его. У нас однажды пропал один фейери, его нашли потом в лесу… ну то есть то, что от него осталось. Там не так много было.
Коннор подумал, что Тавиэль специально их запугивает. У эльфа наверняка был какой-то план, и то, что он пока держался паинькой, было всего лишь частью этого плана. Он вел их в ловушку, Коннор прекрасно это понимал.
Но шеф Брауни был прав. Другого проводника у них не нашлось, так что придется идти до конца с тем, кто есть.
«Лишь бы Эмма была жива, – подумал он, привалившись к стене и сунув руки под мышки. – Лишь бы только она была жива».
***
Первым делом Эмме доставили еду.
Поднос, заставленный тарелками, возник на столе из того же тумана, в котором недавно растворился Келевин. Когда туман окончательно развеялся, Эмма принялась поднимать крышки. Голод нахлынул на нее как-то вдруг – до этого ей было
Чего здесь только не было! И мясо в виноградных листьях, и куропатка, начиненная яйцом и луком, и креветки, завернутые в бекон, и… Аромат, поднимавшийся над тарелками, дурманил голову и почти лишал чувств; нарезая мясо, Эмма думала о том, что у фейери наверняка есть приятели и поставщики среди людей. Если куропаток можно наловить в лесу, то она слабо представляла себе фейери в рыбацкой лодке в поисках креветок.
Да и море отсюда очень далеко.
На десерт полагалось прозрачное золотистое желе, мелкие оранжевые ягоды и вино: сладкое, оно окутывало рот и мягко туманило. Эмма сделала несколько глотков, и перед глазами вдруг появился виноградник, залитый солнцем, прозрачные ягоды, слегка припудренные пылью, и дорога, которая вела к горам.
Откуда в подземном королевстве виноградники?
Поев, Эмма села в кресло, и опустевшую посуду тотчас же заволокло туманом. Когда она растаяла, то Эмма увидела, как на столе появилась стопка изрядно затертых книг и пяльцы в компании белого платка и ниток. Ей захотелось рассмеяться: как это мило – пленница в заточении вышивает платочек!
И кому же, интересно, она его подарит? Своему внезапно обретенному родственнику или тем, для кого Келемин ее похитил?
Эмма решила, что родственные чувства здесь не при чем. Келемин решил, что его племянница сыграет важную роль в неких раскладах. Возможно, он сам был близок к опале как брат казненного мастера над болью и искал пути отступления.
Эмма не знала – но прекрасно понимала, что следует быть настороже, не расслабляться и не обольщаться напрасными надеждами.
Из шкафа послышался мелодичный перезвон – открылись дверцы, и Эмма увидела платье. Сперва ей показалось, что оно соткано из опавших листьев, тумана, птичьих криков и летящей паутины – настолько волшебным и завораживающим было ощущение, нахлынувшее на нее. Очарованная, она подошла к шкафу, не чувствуя под собой пола, и платье само соскользнуло к Эмме в руки.
Тук! Тук! Эмма посмотрела вниз и увидела туфли на маленьких каблучках. Расшитые жемчугом и украшенные тонкой вышивкой, они были такими маленькими, что Эмма поняла, что не сможет их надеть. Однако туфли запрыгали, выскочили из шкафа и принялись приплясывать перед Эммой, приглашая скорее примерить их.
– Хорошо, давайте попробуем, – сказала Эмма и принялась разуваться. Стоило ей сбросить свои старые туфли, как новые скользнули вперед, мягко охватили ее ноги, и Эмма с удовольствием поняла, что они ей впору, не трут и не жмут, и сидят настолько легко, что она через минуту вообще забыла о том, что надела их.
Платье до сих пор было у нее в руках: светлое, с тонким поясом под грудью и мягко спадающими рукавами, оно было богато украшено вышивкой и кружевом, но не производило впечатления дешевого или вычурного. В нем была простота, почти ударяющая по глазам; когда Эмма переоделась и посмотрела в зеркало, то не сразу узнала себя в стройной фейери, которая смотрела на нее из-за стеклянной глади.