Звезда Одессы
Шрифт:
Он похлопал по карману рубашки.
– Кстати, о мобильниках… – начал он и нахмурил брови.
– Или на «Звезде Одессы», – сказал я.
Макс посмотрел мне в глаза:
– На какой звезде?
– На «Звезде Одессы». Помнишь, мы встретились в «Тимбукту»? Как раз тогда «Звезда Одессы» шла через Северный морской канал…
– Думаю, я оставил мобильник в машине, – перебил он меня.
Мы встали одновременно. Я направился к автомату по продаже сигарет,
Там я посмотрел в зеркало. «Я тоже импульсивен», – подумал я, глядя на свой синий пиджачок. Вообще-то, это был не мой собственный синий пиджачок, а пиджачок Эрика Менкена: вскоре после съемки я увидел, как он висит без присмотра на стуле в костюмерной. Когда мы садились за столик, Макс лишь мельком взглянул на пиджачок и поднял брови. Сейчас я расскажу, о чем он напомнил Максу.
Я двинулся к выходу из туалета – и только тогда впервые связал в уме две фразы, которые услышал сегодня: сначала одну, а через некоторое время и другую.
«Утром, когда Макс уходил, это напоминало обычную простуду», – сказала мне по телефону Сильвия.
«С другой стороны, после этого я не был дома, – только что сказал Макс. – Для нее я сижу в Тимбукту или в Одессе».
Утром я поведал Сильвии, что мы с Максом условились встретиться вечером в «Маре Нострум».
Чувствуя странное покалывание в затылке, я вошел в ресторан. «Все это полная чепуха, – мысленно говорил я себе. – Полная чепуха, разыгравшееся воображение. Надо было сказать об этом, но мне очень хотелось узнать, о чем Макс собирается спросить меня».
Не успел я дойти до нашего столика, как увидел, что хозяин ресторана вместе с тремя официантами стоит в дверях и смотрит на улицу, обеими руками держась за голову.
– Mama mia! [58] – выкрикнул он.
А потом еще раз:
– Mama mia!
– Ну, папа, теперь-то можно сказать, – говорит Давид. – Ты выиграл или проиграл?
Мы едем по Панамскому бульвару и набережной Пита Хейна в сторону Центрального вокзала.
58
Мамочки! (ит.)
– Это что-нибудь меняет? – говорю я. – Значит ли это, что я стою десять миллионов или вообще ничего не стою?
Сын
– Мы едем в машине за сто тысяч на похороны твоего друга, – говорит он, и в его голосе не сквозит ничего, похожего на упрек. – И ты спрашиваешь меня, что это меняет?
Через несколько дней после происшествия у «Маре Нострум» Сильвия позвонила опять; тогда-то она и спросила, не хочу ли я сказать пару слов на похоронах. Я ответил, что мне не очень нравится эта идея.
– Макс всегда говорил о тебе с большой симпатией, – сказала Сильвия. – Иначе я не стала бы просить.
– Сильвия, мне не очень нравится эта идея, – повторил я.
Последовала пауза – я слышал только помехи на линии. Потом Сильвия резко сменила тему.
– Вам нравится в вашей новой квартире на первом этаже? – спросила она. – А сыну? Как я слышала, он все-таки перейдет в следующий класс?
Она назвала школу, в которой учится Давид, и улицу, на которой эта школа расположена; я не сразу понял, что Сильвия вовсе не меняла тему разговора.
– Я подумаю, – пообещал я.
Этим я и занимался все дни, оставшиеся до похорон, и лишь когда Давид напомнил мне о показе «Миллионера недели», я решил, что первая мысль была самой удачной.
Сейчас мы приедем на кладбище; не знаю, будут ли снимать выступления в траурном зале, но уж парковку-то снимут точно. Я могу помахать операторам. Выходящий из черного «джипа-чероки» мужчина с сыном лет пятнадцати: милая картинка, вполне подходящая для новостей на канале АТ5. А потом – само выступление, которое могут не показать по телевизору, но, наверное, процитируют в завтрашних газетах. «Бывший одноклассник освежает в памяти воспоминания об опасном домашнем животном Макса Г.» – и это в сочетании с вечерним показом «Миллионера недели», в котором снова зайдет речь о школе, где учились два бывших одноклассника; кот, название школы, фамилия ликвидированного бывшего учителя…
В памяти всплыла собака госпожи Де Билде, Плут: сегодня рано утром, когда мы с Давидом сидели в саду, он вышел из дома, пошатываясь, и улегся на плитках террасы. Только теперь, задним числом, я понимаю, что очень часто видел его там. Сначала я думал, что это самое прохладное место в саду, но потом оказалось, что он лежит там и в холодные ветреные дни.
– Выиграл или проиграл? – спрашивает сын и кладет руку мне на колено.
– Выиграл, – говорю я.