Звезда Парижа
Шрифт:
— Я, в сущности, вовсе не об этом говорю!
Последние слова Мари просто прокричала.
— Я ведь говорю не о деньгах, поймите это. Вы ведь навлекли на Мориса худшую опасность, чем разорение, вы натравили на него полицию…
— Полицию? — недоверчиво спросила Адель.
— На днях у нас были полицейские и провели обыск.
— Почему же вы думаете, что это сделала я?
— Потому что в этом уверен Морис.
— Он высокого обо мне мнения, это я всегда знала. — Адель вызовом добавила: — Что ж, он прав.
— Вы… вы
— Да, я так всегда делаю.
Вся кровь отхлынула от лица Мари. Она не могла понять причин этого столь подлого и недостойного поведения, не могла понять так же и того, почему эта странная женщина смотрит на нее с какой-то особенной ненавистью, пристальным взглядом изучает каждую черту лица, будто оценивает, и почему она выглядит такой напряженной, будто пантера перед прыжком.
Таких опасных женщин Мари еще никогда не встречала и даже ощущала страх, но любовь к брату и отвращение к Адель пересилили, и она спросила:
— Как же вы можете? Есть ли у вас честь? Вы хоть знаете, скольких людей делаете несчастными?
Адель твердо отчеканила:
— Я буду рада причинить зло всей вашей семье, начиная с Мориса и заканчивая вами… да, мадемуазель, вами, и я получу от этого только удовольствие.
— Вы причиняете зло не только нам, но и всем, кто связан с нами!
Этих слов, похоже, не надо было произносить, ибо от них Адель вскипела так, что у нее запылали щеки.
— Вот как? Кому же? Может, вашему жениху?
— Моему жениху? — переспросила Мари.
— Вашему жениху, вот-вот! Вы о нем беспокоитесь? Всё это пустые усилия, моя драгоценная, потому что своим участием вы его не удержите никогда! Даже если он женится на вас, вы будете счастливы ровно до первой ночи… да, до первой ночи, потому что потом будете ему не нужны, он найдет другую. Знаете, глупая гусыня, как много девиц в Париже? Я сама когда-то не вылезала из его постели… И что я имею теперь? Так что не хлопочите за него, постарайтесь привлечь его чем-то другим, если, конечно, сможете!
Мари слушала, не понимая ни слова, да и не особенно вслушивалась, но оскорбительный, отвратительный и унизительный смысл этих слов дошел до ее сознания, и ей вдруг стало ясно, что ненависть этой женщины направлена не столько против Мориса, сколько против нее самой. Она, Мари, ей ненавистна… и это было так несправедливо, что мадемуазель д'Альбон не могла этого стерпеть, не постояв за себя. Под обликом благовоспитанной девушки из хорошей семьи проснулась на миг просто женщина, и Мари сделала то, о чем даже не подозревала, что может сделать: она ударила Адель по лицу, вложив в удар всё своё презрение к бесчестной, подлой, низкой женщине, кичащейся своим бесстыдством и подлостью.
Адель ахнула, хватаясь рукой за щеку. Мало сказать, что она такого не ожидала. Она была просто потрясена тем, что эта тихоня и девственница отважилась на такой поступок, и в первый миг у Адель появился даже некоторый страх перед ней. Впервые Мари сошла
Девушка в ужасе смотрела на Адель, еще не до конца понимая, что случилось.
Позади Адель оказался Мартен:
— Что происходит, мадемуазель? Вам нужна помощь?
Адель была ошеломлена силой дурных чувств, которые ее охватили. Сцена была так безобразна, что даже у нее не было сил все это видеть. Подобрав юбки, она бросилась бежать по аллее к дому, более всего опасаясь, что Мари что-то скажет.
Мартен, сопровождающий ее, пытался загладить впечатление о случившемся и произнес:
— Вы знаете, мадемуазель, мы с Жюдит обвенчаемся в следующее воскресенье.
Адель в ярости обернулась:
— Ты думаешь, меня волнуют эти ваши с Жюдит выкрутасы? Ступай прочь! Оставь меня в покое!
Она, ничего не видя перед собой, вбежала в гостиную, где подле камина сидел Тюфякин и читал письмо, присланное из Лондона. Шум, вызванный появлением мадемуазель Эрио, был значителен, поэтому князь обернулся и увидел Адель, застывшую в проеме двери. Вид у нее был такой, будто она вот-вот могла рухнуть на пол.
— Святой Боже, что с вами, моя милая?
Покачнувшись и будто оттолкнувшись рукой от косяка двери, она пошла к нему, порывисто присела рядом, на миг прижала голову к его руке, словно прося защиты, — такое с ней было впервые.
— Я так глупо иногда поступаю, — проговорила она. — Скверно, но главное, что глупо.
— Нашла о чем печалиться, — пробормотал Тюфякин, касаясь ладонью ее мягких теплых волос. — Кто же в восемнадцать лет не делает глупостей?
— Ах, Пьер, — она судорожно вздохнула, — но ведь я порой такая злая.
— Мне это известно, — сказал князь улыбаясь. — Но ведь есть люди, которых вы любите, не так ли?
— Конечно, есть такие люди, но их… их немного.
— А зачем много? Ради Бога, не пытайтесь любить всех.
Он мягко взял ее за подбородок и заглянул в лицо:
— Ну вот, что это за слезы у вас на ресницах? Поверьте мне, Адель, оставайтесь такой, какая вы есть. — Помолчав, Тюфякин добавил: — Вы же неповторимы. Вы живая.
Адель чувствовала ущербность таких утешений, но, прижимаясь щекой к ладони старого князя, она со страхом вдруг подумала: «Как же я не ценю того, что имею!» Ведь правда, у нее есть возможность прийти вот так к Тюфякину почти как к отцу и всегда знать, что он поддержит. Пусть это не дает счастья, но ведь счастье вообще недостижимо. Покой тоже кое-что значит.