Звезда победы
Шрифт:
— Конечно.
— Заметано? — быстро спросил Годунов. — Отдохну дней десять — и на завод.
— Согласен.
— Ты, может, боишься, что подведу цех? — взглянув прямо в глаза главному инженеру, испытующе спросил Годунов. — Ты не бойся. Я солдат, я все обдумал. Печь поведу не хуже других. Да и какой я инвалид? Я ведь левой рукой писать научился. А не пойдет у меня, первый сам скажу тебе об этом, как ни горько мне это будет.
— Ладно… Знаю же я тебя! Но в ватержакетном сейчас очень плохо. Сам видел… Надо там
— А ты помнишь, как на фронте было? — оживился Годунов. — Перед боем собираются коммунисты. Они должны возглавить наступление. Первыми берут они на себя боевые обязательства. Потом, когда идешь в бой, помнишь, что на тебя смотрят бойцы. И ты идешь вперед, они идут за тобой. Помнишь: «Коммунисты, вперед!» Вот так хочется жить и в мирных условиях. Люди каждую минуту должны видеть: ты коммунист.
Глаза у него засверкали. Он весь подался к Фомичеву, высказывая затаенные мысли, выношенные в бессонные госпитальные ночи, по дороге домой. Рука его лежала на белой скатерти стола, худая рука с резко проступающими сплетениями вен.
Фомичев молча слушал его. Эти мысли были ему близки.
— Да, — произнес он, — нам всем сейчас так надо работать.
В ресторане показался Сазонов. Увидев Фомичева и Годунова, он направился к их столику.
— А! Годунов объявился. Мне говорили, заходил к нам. Печи потянуло старого ватержакетчика посмотреть?
Сазонов присел к ним за столик и заказал себе ужин.
— Совсем отвоевались? Теперь к нам? — спросил он Годунова. — Вы, кажется, последний. Все уже домой вернулись. Много вас, бывших фронтовиков, на заводе.
Общий разговор за столом не клеился. Фомичев подумал, что ему пора уходить.
— Зайди ко мне, — сказал он Сазонову. — Надо нам о второй печи поговорить. Ничего ты на ней не делаешь.
— Как раз собирался к тебе. Я ее сегодня ночью останавливаю.
— Что? — испуганно спросил Фомичев. — Еще что случилось?
— Видел же ты — все больше стынет печь. Придется остановить. На ходу нам ее теперь не поправить.
Фомичев гневно смотрел на Сазонова.
— Почему ты сообщаешь об этом за ужином? Другого времени не нашел? Ты забыл, что на остановку печи требуются разрешения директора и главного инженера.
— Вопрос не о форме, а о существе. Я собирался зайти к тебе и доложить.
— А по существу я запрещаю останавливать печь. Запороли… Лечить ее будем на ходу. Она должна давать медь. Даже на тонну мы не имеем права снижать выплавки.
— Я буду просить снизить нам план.
— Кто тебе позволит? Мы поднимаем завод, мобилизуем все силы. А ты в такое время просишь снизить тебе выплавку! Думаешь, о чем говоришь? У кого ты найдешь поддержку?
— Я думал, что ты поймешь меня.
— Что я должен понять? Удивляешь ты меня, Константин, в последнее время. Очень удивляешь.
—
— Еще раз повторяю: остановка — не выход. Надо ее быстро вылечить. Сам приду к вам. Как раз хотел тебе рекомендовать и опытного мастера. Годунов хочет вернуться в свой цех.
— Да? — Сазонов выразительно посмотрел на пустой рукав Годунова. — Трудновато товарищу Годунову будет.
— Трудновато, нет ли, он сам решит.
— А куда же я его поставлю? Кого снимать будем?
— Никого. У тебя сейчас три смены. Пора опять вводить четвертую. Военное время прошло. Годунов встанет мастером четвертой смены.
— По вашему приказу печь должна продолжать работать? — Сазонов в упор смотрел на главного инженера.
— Я приказал вылечить ее на ходу. Через час я буду у тебя в цехе. Все окончательно решим на месте.
Главный инженер поднялся, давая этим понять, что разговор окончен.
«Что с Сазоновым? — думал Фомичев по дороге в заводоуправление. — Нет, таким он никогда не был. Мог он позволить себе полениться, нарушить сроки выполнения приказов. Но ведь теперь он противодействует на каждом шагу. Неужели он мог так близко принять к сердцу мое назначение? Я только подозревал об этом… Но с того самого дня он как-то странно изменился ко мне, стал меньше разговаривать».
Фомичев решил, что в ближайшие дни, когда они поправят печь и он развяжется с самыми неотложными делами, тогда начистоту объяснится с товарищем. Весь этот разговор оставил у него тяжелый осадок. Теперь ватержакетный цех начинал особенно тревожить его.
9
Георгий Георгиевич после большого перерыва принимал рабочих.
Три года назад закончилась война. Немчинов хорошо помнил шумный и радостный День Победы. Празднично сияли лица людей. Вся жизнь, работа отныне приобретали иной смысл.
Почти пять лет со стен цехов не сходили призывные лозунги и плакаты: «Все — для фронта!», «Что ты сделал для победы над врагом?», «Родина-мать зовет!», «Твой труд служит делу нашей победы!». Работали бригады гвардейские, фронтовые. Высшей похвалой были слова «гвардеец производства». Наступил мир. Первые и странные дни.
Заводы, выпускавшие танки и самолеты, минометы и орудия, снаряды и гранаты, перестраивали производство, переходили на мирную продукцию. Для медеплавильного завода с наступлением мира мало что изменилось. Они выпускали медь — металл, нужный как в дни войны, так и в дни мира. Правда, в войну у них появились таинственные спеццехи — номер 1, номер 2, номер 3. Для входа в них существовали особые пропуски, вооруженные часовые стояли у дверей. Несколько рабочих этих спеццехов за успешное выполнение оборонных заказов получили военные ордена.