Звезда в колодце

Воронина Виктория

— По велению великого государя Дмитрия Иоанновича велено вас, Годуновых, удалить из Кремля. Коли вы не простились еще друг с другом, то прощайтесь, но только недолго.

Плача, царица Мария благословила сына и дочь образком Казанской Божьей Матери, висевших на ее шее, приговаривая при этом:

— Бедные мои дети, бедные дети! За мои грехи тяжкие вы страдаете, безвинные.

Сердце Ксении сжалось, она поняла, что сторонники Лжедмитрия не намерены везти ее и ее мать в один и тот же женский монастырь. Это предположение подтвердил необъятной толщины князь Василий Мосальский. Он взял ее за руку и слащавым голосом произнес:

— Идите в свои покои, Ксения Борисовна, и подождите там пока возок за вами не приедет.

Девушка бросила

последний отчаянный взгляд на застывших мать и брата, всей душой желая остаться рядом с ними, но грузный Мосальский с такой силой поволок ее за собой, что ей не оставалось ничего другого как подчиниться ему и покорно идти к месту своего заточения.

Едва она вошла в опочивальню, дверь громко захлопнулась и в двери со скрежетом повернулся большой ключ. Но Ксению мало волновало, что она стала узницей в собственном доме. Бывшая царевна бросилась к окну, надеясь увидеть еще, уже в самом деле последний раз во дворе увозимых в места дальней ссылки своих родных.

Однако Марии Григорьевны и Федора все не было, их не выводили под стражей во двор, как бы сильно Ксения не напрягала свои глаза. Затем сквозь толстые дубовые стены дома стали слышны звуки ожесточенной борьбы и пронзительный крик царицы Марии:

— Люди добрые, пощадите! Православные, помилосердствуйте!

Но убийцы не помилосердствовали. Раздались громкие частые звуки ударов и падающей мебели. С ужасом осознав, что ее мать и брата убивают, а не отправляют в ссылку, Ксения бросилась к выходу и начала отчаянно колотить в запертую дверь, не жалея своих нежных рук.

— Перестаньте, Христа Бога ради перестаньте, не убивайте матушку и брата! Вы крещенные христиане или лютые звери?! — истошно кричала она, заливаясь слезами. — Убейте лучше меня, если вам нужна кровь, только оставьте моих родных в покое!

Но слабой девушке легче было пробить толстую дубовую дверь, чем тронуть сердца убийц. На ее призыв никто не отозвался, и настала тишина более страшная, чем крики убиваемых людей. Поняв, что все кончено — членов ее семьи больше нет в живых, а ей предназначена позорная участь стать наложницей Самозванца, Ксения горестно перекрестилась и достала из сапфирового перстня ядовитую ягоду майского ландыша. Она прочитала краткую молитву, прося Бога простить ей грех самоубийства и, зажмурив глаза, проглотила отраву.

Травник Трифон не солгал, яд подействовал быстро. Все члены тела Ксении онемели, застыли и ее сознание покрыл черный мрак, спасающий ее от участи страшнее смерти.

Глава 12

Как не старались убийцы Годуновых обставить в тайне свое злодеяние, слух о насильственной кончине юного царя Федора и его матери царицы Марии распространился по Москве. Жители Москвы растерянно переговаривались на площадях и улицах, не зная, как отнестись к этой новости. С одной стороны, Годуновы похитили престол настоящего наследника Ивана Грозного, царевича Дмитрия, и подлежали лютой казни как государевы изменники. С другой, доподлинно не было известно, погиб царевич Дмитрий в Угличе от рук убийц или не погиб. Бояре Василий Шуйский и Богдан Бельский, причастные к расследованию гибели младшего сына Ивана Грозного меняли свои показания от случая к случаю, и оправдывали свое постоянное противоречие дьявольским наущением. А юного царя Федора и царевну Ксению любили в народе, за царицей Марией Годуновой, кроме сварливости, особых грехов не водилось, и москвичи в душе не желали смерти жены и детей Бориса Годунова. Слух о том, что царевна Ксения бросилась в колодец, спасаясь от жестоких убийц окончательно опечалил тех миролюбивых жителей столицы, которые были сторонниками умеренности, и они страшились Божьего гнева, карающего не только злодеев, поднявших руку на членов царской семьи, но и христиан, допустивших такое злодеяние.

Юродивый Николка Железный Колпак гремя своими цепями, бегал по Красной площади и громогласно кричал:

— То были цветочки, теперь

пойдут ягодки. То были цветочки, теперь пойдут ягодки! Господь изведет нечестивых вместе с грешниками, и останется благочестивый царь со своими людьми! Покайтесь, грешники, ибо скоро грядет Суд Божий!

Ужасное пророчество юродивого, предрекающего еще более тяжелые испытания Московскому царству пугало людей больше гневных проклятий, и они толпами устремились в приходские церкви, моля Бога смилостивиться над ними и отвести от беды. От ожидания прибытия царевича Дмитрия они больше не испытывали радости, колебания и сомнения словно ядом отравили людские души.

Глава Боярской думы князь Федор Мстиславский, желая угодить Самозванцу отдал приказ прекратить распространение панических слухов, а посланцы Лжедмитрия прилюдно стали утверждать, что царь Федор и царица Мария Годуновы покончили с собой. Эти утверждения возымели действие, народ утих и после водворения некоторого спокойствия Григорий Отрепьев решил, что больше никто не стоит на его пути к престолу и принял решение вступить в Москву.

20 июня 1605 года под праздничный звон колоколов и приветственные крики толп, теснившихся по обеим сторонам дороги, Самозванец въехал в стольный град. Перед народом он появился верхом на пышно убранном аргамаке, в украшенной золотом одежде, в богатом ожерелье, блистающем драгоценными камнями, в сопровождении свиты из бояр и окольничих.

Никогда еще Григорий Отрепьев не был так счастлив как сейчас во время первого въезда в Москву в качестве царевича Дмитрия. Народ искренне приветствовал его в столице, видя в нем залог счастливого будущего всей страны, и радовался его появлению как манне небесной. Больше он был не бедным сиротой Юшкой, которого мог шпынять самый последний дворовой его богатой родни Романовых, а настоящим русским царевичем, сыном Грозного царя и Отрепьев пообещал самому себе, что он не пожалеет усилий для того, чтобы не обмануть ожидание своего народа, сделать его процветающим, сильным и самым счастливым среди ближайших соседних держав. Многих своих приближенных Лжедмитрий повысил в должностях прямо в день своего приезда в Москву; и в первом ряду облагодетельствованных числились и его родственники Романовы, недавно вернувшиеся из мест ссылки.

В Кремле его ожидало многочисленное московское духовенство с иконами и хоругвями для торжественной встречи и богослужения. Церемония прошла чинно, по заведенному порядку, однако строгим ревнителям православия не понравилось, что нового царя сопровождали поляки, во время церковного пения игравшие на трубах и бившие в литавры. Но никто не решился выступить после нововведения младшего сына Ивана Грозного, подозревая в нем крутой нрав его знаменитого родителя.

Помолившись в Успенском соборе Самозванец направился в Архангельский собор. Опять же, не осталось незамеченным, что вместе с ним в собор вошли чужеземцы, да и сам царь не по-московски прикладывался к образам. Впрочем, эти мелкие несоответствия сторонники нового царя списали на то, что Дмитрий слишком долго жил на чужбине и мог подзабыть русские обычаи.

Сопровождавший его Богдан Бельский на людном месте снял с себя крест и образ Николая Чудотворца и произнёс краткую речь, снова подтверждая личность Самозванца:

— Православные! Благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя, Димитрия Ивановича. Как бы вас лихие люди не смущали, ничему не верьте. Это истинный сын царя Ивана Васильевича. В уверение я целую перед вами Животворящий Крест и Святого Николая Чудотворца.

Приближённые стали торопить Самозванца с венчанием на царство, но тот настоял на том, чтобы вначале встретиться с «матерью» — царицей Марией Нагой, в монашестве носившей имя Марфы. За ней был отправлен в Новодевичий монастырь князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, которому новый царь тут же даровал польский титул мечника. На этом публичные церемонии завершились, и новый царь отправился к гробнице Ивана Грозного «лить свои сиротские слезы».