Звезда в тумане(Улугбек. Историческая повесть)
Шрифт:
Но что бы там ни видели звездочеты и как ни толковали звездословы эти знамения, кто-то перетолковывал все по-своему, и выходило каждый раз, что должна затмиться звезда Улугбека. Весь базар о том шептался, а значит, и весь Самарканд.
Из Герата новых вестей не поступало. Скорее всего перехватили там засланных беком [69] Камилем соглядатаев, а может, просто те не могли выбраться из города. Купцы рассказывали, что все покидающие Герат караваны тщательно осматривают и каждого расспрашивают, кто он, откуда, куда и зачем идет.
69
Бек —
Поймали дервиша-накшбендия, у которого нашли фирман из Ташкента, из самого медресе Кукельдаша, в котором сидел со своими мюридами Ходжа Ахрар. Но смысл фирмана был темен, и дознаться, кому он адресован и о чем говорит, не сумели. Дервиш держался того, что фирман предназначен для калантаров и содержит толкование тайной суфийской премудрости, понять которую может только посвященный.
Хаким [70] Самарканда взялся допросить его сам, но тоже ничего не достиг, а назавтра нашли того дервиша мертвым. Он отравился в своей клетке, в сырой каменной нише подземной тюрьмы. Камиль рвал на себе бороду, допытываясь у надзирателей, кто мог дать дервишу яд. При аресте его тщательно обыскали, за этим лично проследил бек. Но надзиратели клялись и божились, что они тут ни при чем, на все, дескать, воля аллаха: жил человек и умер — значит, пришел его срок, а в клетку к нему после допроса, учиненного хакймом, никто не входил.
70
Хаким — начальник города.
Камиль потребовал у мирзы отставки хакима, но Улугбек не согласился, сказав, что на основе одного подозрения нельзя обижать человека, верой и правдой служившего вот уже двадцать лет.
А потом стало и вовсе не до хакима. Люди бека Камиля донесли, что Абд-ал-Лятиф выступил из Герата во главе большого войска и движется к Самарканду.
Зажгли кизяк на сторожевых башнях, а хриплые медные карнаи [71] и гулкие барабаны объявили поход.
Улугбек спешно готовился выступить из города. Гарнизон на внешней стене был утроен. Особо усилили охрану городских ворот. У Шейх-заде, Фирузы, Игольных и главных, Железных, ворот поставили отборных лучников, подвезли туда котлы со смолой и оловом. День и ночь там палили костры.
71
Карнай — особого рода труба.
Была осень, и полуденное солнце жгло уже не столь ярко. И это радовало Улугбека, который всегда избегал жары. Он выступил из города тремя колоннами и двинулся навстречу неприятелю — сыну своему Абд-ал-Лятифу. Во главе первой колонны поставил любимого младшего сына Абд-ал-Азиза, вторую повел сам, а кольчужную конницу и замыкающий тумен отдал беку Камилю — верному из вернейших темнику. Выслали разведчиков и отрядили головные заставы.
Решено было идти боевой колонной до большого караван-сарая [72] Кублук-бобо, а там разделиться: Камиль-бека послать в засаду, а Улугбеку и Азизу идти двумя колоннами в обхват наступающих войск. Шли весь день и часть ночи.
72
Караван-сарай — постоялый двор.
Краснели листья лозы, доходили под осенним солнцем дыни, исполинскими проржавелыми доспехами тянулись вдоль дорог хлопковые
У караван-сарая войскам был дан однодневный отдых. Разбили палатки, разожгли костры. Чинили сбрую, точили и чистили оружие. Десятники придирчиво проверяли, все ли в порядке у их нукеров, крепка ли обувь, хватает ли стрел.
Улугбек объезжал войска. Сколько раз видел он такой вот военный лагерь накануне битвы! В походах Тимура, отца и в своих походах. Вроде все было спокойно, не хуже и не лучше, чем обычно. Но что-то носилось в воздухе. Что-то носилось… Безнадежностью пахло в лагере.
Давно бы должны были возвратиться разведчики. Прождали всю ночь, но и к первой молитве они не вернулись. Улугбек послал по их следам свою сотню. К полудню сотня подошла к лагерю, везя тела убитых разведчиков. Всех их поразили сзади. Видимо, стреляли из засад.
— Это дело тайных врагов, — сказал Камиль Улугбеку. — Абд-ал-Лятиф сюда еще не дошел.
— А откуда мы знаем, когда действительно он выступил? — спросил Улугбек.
— Разведка узнала, мирза, да и те купцы, которых мы вчера застали в караван-сарае, подтвердили это.
— Купцы? Доставь мне этих купцов, Камиль.
Камиль-бек выбежал из палатки мирзы и велел тотчас же разыскать вчерашних купцов. Но возвратились посланные и доложили, что купцов и след простыл. Ночью они ушли пешими, бросив ослов и лошадей, а в тюках у них оказались только скатанные кошмы и гнилые, плохо продубленные кожи.
— Далеко не уйдут! — взвился Камиль-бек. — Прикажи — мы их быстро догоним.
— Пустое! — устало махнул рукой Улугбек. — Теперь уже это не нужно. Мы не знаем, где враг, и это сейчас хуже всего.
— Я заново вышлю разведку и цепью расставлю сигнальщиков. Кто первый увидит врага, сразу же оповестит нас костром, — предложил Камиль.
— Нет, не годится, — подумав, сказал Улугбек. — Пока разведка будет искать неприятеля, он может застать нас врасплох. Не успеем даже развернуться. Придется отходить назад, к городу. Думал я встретить Лятифа в степи, да, видно, придется выдерживать осаду. Ты прикроешь нас, мой Камиль.
— Живи вечно, мирза! — ответил темник, где-то слыхавший, что так отвечали Искандеру Двурогому его македонские амиры, а может, было то вовсе у румийского царя и его военачальников… Но говорить так нравилось Камилю, а Улугбеку было все равно.
Когда остыла заря, тайно снялись и выступили в обратный путь. Впереди опять пошел Абд-ал-Азиз, и уж за ним Улугбек со своими туменами. Приказано было не греметь железом и разговоров не вести. Лошадям для предосторожности завязали морды. Но все равно гулко цокали копыта о звонкую глину, натертую сбитыми железом ободами. Казалось, что даже звезды отблескивают в этих наезженных колеях.
Ехали степью, где слабо белели в ночи осыпающиеся семенами мохнатые ветви саксаула. Кое-где в утрамбованной глине, как слюда в граните, посверкивали глазурованные черепки. Видно, были здесь когда-то караванные пути, которыми возили в пустыню воду. Сколько кувшинов побили на тех путях, сколько пролили воды, сколько живой человеческой плоти легло в эту вечную глину!..
Ведь задолго до нас ночь сменялась блистающим днем, И созвездья всходили над миром своим чередом. Осторожно ступай по земле! Каждый глины комок, Каждый пыльный комок был красавицы юной зрачком.