Звезда Ворона
Шрифт:
Когда все начали расходиться и раскладывать свои вещи, к Феликсу подошел Дэй.
— Все нормально? — спросил он, пока Феликс искал место под спальный мешок.
— Попробую ответить на твой вопрос, когда высплюсь, вдруг все это окажется дурным сном, а тогда и тратить время на ответы не придется. — с надеждой сказал Феликс. — В одночасье постареть на семь лет — это, знаешь ли, не легко принять. Сколько мне уже получается, сорок?
— Выглядишь ты, как и выглядел. — ухмыльнулся Дэй. — Но, боюсь, что это совсем не сон.
— Надеюсь, что все, кого я знал, еще живы. О, милая Силестия, хоть бы все так и было. Хотя, если подумать, то чего им сделается, верно? Хепзиба разве
Феликс было потянулся к сумке со скрижалью, но его рука тут же была перехвачена крепкой хваткой Дэя. Пастух сжимал пальцы не сильно, но двинуться Феликс так и не смог, будто рука в одночасье превратилась в камень.
— Я хотел бы попросить тебя на этот раз без крайней необходимости не вытаскивать табличку на свет. — проговорил Дэй спокойным голосом. — Особенно на свет той черной звезды.
Он отпустил руку Феликса и тот снова смог ей спокойно двигать. Упоминание черной звезды заставило маленького никса невольно обратить свой взгляд на небо. Вот она, словно живое существо, распространяет по небу свои оскверняющие дневной свет щупальца. На фоне голубого небосвода можно было увидеть темный огонь, который расходился во все стороны, будто в небесах пылал мрачный колдовской костер. Этот свет одновременно и пугал, и завораживал, придавая Феликсу новые силы и желание любой ценой выполнить свой долг. Это как с мечом, занесенным над головой, когда уже нечего терять, и в сердце рождается страх, а вместе с ним и храбрость, порожденная смесью отчаяния и жаждой жизни.
— Неужели она так разрослась из-за того, что мы вовремя не принесли эту табличку? — проговорил Феликс, сжимая спальный мешок, и все еще смотря на небо. — Спаси нас всех добрая Силестия.
Дэй ничего не ответил, так как знал, что Феликс и сам все понимает. Подняв свой кривой посох, который обронил, когда схватил Феликса за руку, пастух пошел в направлении догорающего костра.
***
Феликсу показалось, что проспал он целую вечность, но когда открыл глаза, то небо все еще было укрыто ночным покрывалом из маленьких драгоценных огоньков. На секунду ему показалось, что это черная звезда разрослась до таких размеров, что поглотило весь мир, но это тревожное наваждение быстро прошло, когда он увидел ее мрачные подрагивающие очертания на небе. Ночью она казалась не такой страшной, как днем, но тем не менее все еще наводящая суеверный страх. На этот раз Феликс не мог вспомнить, что ему снилось, но вроде бы это была все та же бесцветная пустыня, только вот на горизонте теперь виднелась гора, которая никак не хотела приближаться, сколько бы Феликс к ней не шел.
Протерев после сна глаза и поднявшись на ноги, он вдруг с удивлением обнаружил, что тот кусочек бескрайней пустыни, который был виден из расщелины, сильно изменился. Точнее, изменился ее цвет. Ночью белый песок источал мистический свет, приобретая на чернеющем горизонте призрачно-жемчужный ореол. Феликсу захотелось рассмотреть его поближе, и он осторожно направился к выходу из расщелины. Его вечный охранник Синох все еще спал, но у выхода Феликс встретил Хольфа, который глядел куда-то вдаль круглыми полубезумными глазами. Посмотрев на его растрепанный вид, маленький никс внезапно осознал, что Хольфа больше ничего не удерживает с ними. Феликсу почему-то казалось, что тот сопровождает их только из-за Аньи, которая имела над ним необъяснимую власть. Или это были лишь его, Феликса, домыслы? Может быть спросить Хольфа, зачем тот продолжает идти с ними?
Но расспросить старого никса Феликс так и не решился.
Еще несколько наемников, включая хромого Джако, сидели у выхода из расщелины и играли в кости, покуривая длинные трубки, набитые дорогим табаком. Наемники получали огромные гонорары, а поэтому могли позволить себе такие прелести жизни. Феликс с благодарностью принял от них немного травяного чая, который на этот раз был чуточку сдобрен алкоголем. Он отказался от игры и табака, так как видел, что Джако и остальные играют честно, полагаясь на удачу, а ведь весь смысл и азарт «костей» заключался в том, чтобы как можно незаметней мухлевать.
— Что это с песком такое случилось? — поинтересовался Феликс, зачерпывая в руки горсть ярких, как фосфор, песчинок. — Почему он так светится?
— А черт его знает, мы уж и не замечаем этого. — ответил один из наемников. — Тут ведь на каждом шагу чудеса, так что удивляться и не приходится. Но светится он только в этом месте, в пустыне этой. В других-то местах он тухнет, хоть что делай. А здесь вот… звезды наверное, или месяц насыщают светом. Тут ведь они другие, как видишь. Я про звезды.
— Тут гадай не гадай — все равно не выудишь правды. — вставил Джако. — Может и месяц, а может и солнце, а может и еще чего, кто эти чудеса разгадает. Разве что Господь и его светлые Владыки, но у них спросим уж как-нибудь потом. Главное, чтобы этот свет не вредил, а там уж пусть и светит, нам-то что от этого? Тут, кстати, уховертки ползают, так что поосторожней ноги ставь. Укусит такая, и считай, что помер. А если и не умрешь, то боль такая, что уж лучше бы и помереть, чтоб не чувствовать ее. Сапоги-то они не прокусят, а вот штанину — это запросто.
Феликс принял во внимание предупреждение Джако, и теперь внимательней смотрел туда, куда ступали его ноги. Время уже клонилось к рассвету, и он решил больше не ложиться спать, а пойти и проведать Соль. Набрав ведро чистой воды, которая сочилась из небольшой трещины в скале и уходила куда-то под растрескавшуюся землю, Феликс направился к своей лошади. Соль тоже проснулась, и он расчесал ее серебристую гриву костяным гребнем, а затем смыл остатки своей крови, которые не углядел в пещере. И все же, какая же белоснежная у нее была масть. Были ли это блики капель, или волосы кобылы и вправду блестели серебряным светом, словно покрытые алмазной пылью? Феликс провел тряпочкой по ее холке, и тут заметил недалеко от себя, рядом со скалой, одинокую фигуру, склонившую голову и что-то мастерившую. Даже в сумрачной темноте Феликс признал в фигуре занятого своим делом Эна. Интересно, что это тот так старательно изготавливает?