Звездные гусары
Шрифт:
Занавес рухнул. Овация сотрясла зал. За опущенным занавесом шла сокрытая от посторонних глаз борьба: на орангутанга набросили сеть, повалили его и связали. “Все-таки полное торжество темных сил – это как-то… неправильно, – услышала Татьяна Николаевна из соседней ложи. – И у Гёте такого нет”. – “Кто сейчас следует идеям Гёте? – ответил второй незримый собеседник. – Смысл в том, что…”
Они вышли. Зал постепенно пустел, свет из огромной люстры померк и утратил сверкающую праздничность.
Татьяна Николаевна все не могла заставить себя двинуться. Ложа третьего яруса, на которую она смотрела, не отрываясь, была мертва.
Стефания деловито засунула свой бинокль обратно в сумочку
– По-моему, вышло эффектно.
Кокошкин заботливо увел обеих дам.
В комбинезоне с нашивкой горнодобывающей компании “Балясников и Сыновья” Штофреген казался почему-то меньше ростом. Стефания так и высказалась:
– Какой-то вы щуплый. Я прежде не замечала.
– Гусарская форма зачастую служит вместо мясов, – сказал Штофреген, невесело улыбаясь девочке. – Сняв ее, мужчина лишается большей части своей мускулатуры.
– Иногда она также служит вместо мозгов, – добавила Стефания безжалостно. – На вас глядеть отвратительно! Почему вы не писали мне с гауптвахты?
– Мне не давали чернил.
– Вздор! Можно писать своей кровью, было бы желание… Или вот я читала про одного узника, он макал перо в паука. Протыкал и обмакивал. У пауков чернильная кровь.
– Я бы проткнул собственную шею, но от этого не было бы ровным счетом никакой пользы, – искренне сказал Штофреген, косясь на спутницу Стефании.
Татьяна Николаевна стояла рядом с сестрой и молчала. Это был первый раз, когда они со Штофрегеном увиделись вновь после того случая с обезьяной в театре. Татьяна Николаевна не хотела расплакаться, поэтому лицо у нее было суровое, губы поджаты. Для этого свидания она выбрала деловой костюм с наглухо застегнутой кофточкой и большой брошкой под горлом.
– Ладно, – продолжала Стефания, – а что пилка в пироге? Вы получили ее?
– Да, – сказал Штофреген. И показал косо обломанный зуб. – По-вашему, я мог бы перепилить решетки пилкой для ногтей?
– Она с алмазным напылением, – надулась Стефания.
– Можно я поцелую вас? – спросил Штофреген.
Татьяна Николаевна вздрогнула и посмотрела на него со строгим удивлением, но он обращался к ее сестре. Стефания запрокинула к нему лицо и закрыла глаза. Штофреген осторожно прикоснулся губами к ее опущенным векам.
– Вы очень хорошая, – прошептал он ей.
Она тотчас открыла глаза.
– Я такая хорошая, что отойду сейчас полюбоваться птичками, чтобы вы могли пошептаться с Татьяной наедине? – проницательно осведомилась она.
Штофреген пожал плечами.
– Это не обязательно, – сказал он.
Татьяна Николаевна чуть сощурилась, и он не без удовольствия заметил, что все-таки рассердил ее.
– Сядем, – предложил он.
Они встречались в ресторане, на втором этаже большого здания, принадлежащего компании “Балясников”. Штофреген как служащий этой компании имел право на роскошный обед раз в полгода. Сейчас в ресторане никого не было. Из панорамного окна открывался вид на ярко-синий купол Измайловского собора. Купол вызывал в мыслях не церковь, а почему-то цирк шапито. Фонтанка пряталась между домами, и только изредка на серой или желтой стене вдруг вспыхивал блик, перескочивший на камень с воды.
Птицы, пережившие брачный сезон, лениво цвиркали в большой клетке, стоявшей в углу между окнами.
Татьяна Николаевна даже не глянула на лакея, когда тот вырос возле столика, а Штофреген быстро велел принести бутылку вина получше, сухого печенья и коктейль-мороженое для Стефании.
Когда лакей ушел, Татьяна Николаевна спросила:
– Неужели это был единственный способ?
Штофреген пожал плечами. Жест был рассчитан на тяжелые эполеты, поэтому получился неловким.
– Мне однозначно
– Я не об этом, – сказала Татьяна Николаевна. – Я об обезьяне…
Он удивленно уставился на нее поверх бокала.
– Но вы ведь сами говорили, что любите обезьян!
– Люблю – однако не в Мариинском театре…
Штофреген медленно покачал головой.
– Если любишь – то любишь всегда и везде, – проговорил он. – И на Земле, и на Этаде, и на Варуссе…
– И в мундире, и в кандалах, – добавила Стефания. – Как Мария Волконская.
– Мария Волконская в первую очередь любила кандалы и уже во вторую – своего мужа, – сказала Татьяна Николаевна, морщась. – И потом, Стефания, какое это имеет отношение к орангутангу?
– Похоже, никакого, – признал Штофреген. – Но Аркадий-то каков!..
Аркадий Рындин, хозяин и дрессировщик орангутанга, при разбирательстве дела все вины переложил на господина офицера и фактически вышел сухим из воды. Его дядюшка, архитектор и собиратель бабочек, оплатил символический штраф, а Аркадий украсил свою афишу изображением орангутанга в опере и соответствующими надписями, отчего и сборы возросли в три раза.
– Аркашка хотя бы мог предупредить, – продолжал Штофреген, который, очевидно, совершенно не был зол на дрессировщика за то, что тот сдал его с такой легкостью и охотой, – что Жюльен выступает под музыку из “Фауста”. Так нет же, каналья, смолчал! Жюльен – действительно умница. Видели, как он фрак носит? Не всякий надворный советник с эдаким изяществом носит!.. Он и сидел смирно. Я ему мороженого купил. А билетер ничуть не удивился, завидев меня с приятелем. “А, – говорит, – господин царскосельский гусар, насчет вас меня предупреждали…” Все бы прошло наилучшим образом, если бы не “Фауст” проклятый… Жюльен как заслышал знакомую музыку – весь напрягся, бедный: его же за это хвалят, угощают… Разве удержишь орангутанга? Он и вырвался…
– Скажите, – перебила Татьяна Николаевна, – для чего вы это сделали? Если отвлечься от любви к обезьянам. Зачем?
Штофреген помолчал немного.
– Если я скажу, что обезумел от любви к вам, вы ведь не сочтете причину достаточно уважительной, – проговорил он наконец. Он опустил голову и долго смотрел на скатерть, а потом поднял взгляд на Татьяну Николаевну и улыбнулся. – Но если отбросить подробности, то вот вам самый прямой ответ.
– Глупости! – Она вспыхнула.
Тут опять возник лакей с огромным коктейлем для Стефании. Мороженое всевозможных цветов, усыпанное орехами, тертым шоколадом, цукатами и свежими фруктами, громоздилось в форме витой башни. Стефания взяла ложку и смело порушила самое основание башни.
Штофреген грустно смотрел на Татьяну Николаевну.
– Согласен, это было глупо, – признал он, – но я ведь только что объяснял, что обезумел от любви. Я как будто переместился в совершенно другой мир, где действуют иные законы, для обычной жизни неприемлемые. Положим, ваш папенька…
Татьяна Николаевна протянула ему бокал, чтобы он налил ей еще вина.
– Я не успеваю за вашей мыслью, – сказала она. – Она скачет, как орангутанг. При чем здесь мой папенька?
– Ваш папенька вряд ли одобрил бы поползновения на ваш счет со стороны подпоручика, пусть даже Царскосельского гусарского – но все-таки учебного – полка. К тому же я не просто остзейский барон, а фальшивый остзейский барон. То есть еще более двусмысленная и зловещая фигура, чем это могло бы показаться. Так каким же образом я мог завоевать его симпатию? Только какая-нибудь резкая, экзотическая выходка, которая говорила бы о сходстве наших вкусов!