Звездные гусары

Хаецкая Елена Владимировна

Сестры приехали погостить у Аннет и полюбоваться разводкой мостов; но истинная причина их визита была совершенно другая. Ни Стефания, ни Татьяна Николаевна ни словом о ней не обмолвились в разговорах с отцом и с Аннет, когда устраивалась эта поездка.

От Штофрегена после нескольких писем вначале не было ни слуху ни духу. Все запросы по связи ни к чему не привели: Татьяна Николаевна все время наталкивалась на автоответчик, который всегда сообщал разное.

– По крайней мере, тебе не приходится, запинаясь, объяснять, что ты – его “знакомая”, –

утешала сестру Стефания. – Или врать, будто ты ему приходишься тетушкой. Или тетушкой его крестной матушки. Или еще что-нибудь глупое.

– Что бы там ни говорили о ненадежности бумажной почты, – сказала Татьяна Николаевна, – а все-таки это ненормально. Прислать три письма вначале – и потом молчок почти восемь месяцев!

– Видимо, не было транспорта. Иван Дмитриевич много сетовал на то, что плохо ходит транспорт, – сказала Стефания, наслаждаясь своей осведомленностью.

– Возможно, было бы лучше, если бы ты все-таки позволила мне прочесть, – помолчав, произнесла Татьяна Николаевна.

И посмотрела на панораму университетского берега Невы.

– Ты завидуешь! – Стефания вспыхнула. – Уже который раз ты это говоришь! Будто я не знаю зачем! Тебе просто покоя не дает то, что мне он написал, а тебе – ни полсловечка, да? Так вот, дорогая моя, он – мой друг, а друзей не предают! И я вовсе в него не влюблена, как тебе могло бы подуматься в твоем воспаленном мозгу, потому что я люблю совсем другого человека! И мы с Иваном Дмитриевичем обсуждаем наши сердечные дела.

– Ты можешь обсуждать их и со мной, – мягко заметила Татьяна Николаевна.

Стефания пожала плечами:

– Какой в этом смысл? Ты – женщина, как и я. Что ты можешь знать полезного о мужчинах, чего я не знаю? Нет, в том и прелесть, чтобы иметь во враждебном стане своего человека… Понимаешь?

– Я всегда, кажется, старалась дружить… – начала Татьяна Николаевна запальчиво, совершенно позабыв о том, что разговаривает с младшей сестренкой.

Стефания засмеялась.

– Твоя дружба с мужчинами – самое большое лицемерие на свете и с их стороны, и с твоей, – объявила она.

– А твоя? – спросила уязвленная Татьяна.

– Я ребенок, у меня плоская грудь, и меня никто всерьез не принимает, – ответила Стефания. – Поэтому если кто меня принял всерьез, то это по-настоящему. А ты хорошенькая, и в этом твоя беда. Красивых женщин никто не слушает, ими только любуются.

Татьяна Николаевна допила свой лимонад.

– Ты готова? – спросила она.

Сестры дошли до здания, которое принадлежало торговому дому “Балясников и Сыновья”, и увидели там табличку “Продается”. Несколько витрин на первом этаже были замазаны краской, и поверх нее кто-то нарисовал красавицу, пронзенное сердце и приписал: “Татьяна Онегин”. Рядом имелись другие картинки и надписи, куда менее изящного свойства, но тоже в своем роде классические.

В доме шел ремонт. Татьяна Николаевна, а за нею и Стефания вошли и застали там нескольких рабочих в бумажных шапках, в заляпанных комбинезонах. Они тащили куда-то очень грязные козлы.

У одного в кармане истошно орал передатчик:

– Лагуткин! Ответьте! Лагуткин!

– Твою мать, всегда ведь не вовремя, – ворчал Лагуткин добродушно, даже и не думая брать передатчик и отвечать на вызов.

– Простите… – заговорила Татьяна Николаевна. Рабочие бухнули козлы возле окна и разом повернулись к красивой девушке. – Это дом принадлежит компании “Балясников и Сыновья”?

– Балясников? Да он разорился, – сказал рабочий, нахально рассматривая барышню. – В газетах было.

– Я газет не читаю, – высокомерно сказала Татьяна.

Рабочий сощурил глаза с явным одобрением и подтвердил:

– Разорился, точно. И дом этот продал.

– Где же его найти?

– Да нам почем знать?

– Может быть, номер подрядчика есть? – настаивала Татьяна Николаевна.

Второй рабочий с неудовольствием вмешался:

– Работать будем или болтать?

– Да тебе-то что? – обернулся к нему первый. – Тебе не за сделанное платят, а повременно, ну так и не мешай людям общаться.

– Следовательно, господин Балясников разорен и теперь недоступен?

– Приблизительно так.

Стефания прошла несколько шагов, осторожно ступая в аккуратных туфельках среди разбросанного строительного хлама. Наклонилась, взяла в руки какой-то обломок.

– Лепнину-то зачем? – спросила она. – Здесь лепнина была. – Она показала на потолок. – На втором этаже, где ресторан, такая же. Ящерки и хризантемы, я помню.

– Возьмите на память, – предложил рабочий. И снова заговорил с Татьяной: – Так что, чем вам помочь, не знаю. Придется вам по адресной книге искать.

Татьяна Николаевна поблагодарила и вышла. Стефания вышла следом, важно держа в руке гипсовую ящерку, чудом уцелевшую от разгрома.

При виде этой ящерки – единственного свидетеля, к несчастью безмолвного и к тому же с наполовину отломанным хвостом, – Татьяна Николаевна едва сдержала слезы.

– Итак, мы узнали, что Балясников разорился, – хладнокровно произнесла Стефания. Она убрала ящерку в свою сумочку из легкой белой кожи.

Сумочку эту выбрала для сестры Татьяна Николаевна – в тон туфелькам; Стефания предпочитала сумки более крупные и обладающие большим сходством с солдатским вещмешком. Теперь хорошенькая вещичка, предназначенная исключительно для ношения дамских безделушек, раздулась, и один бок у нее оттопырился, как у беременной скинии.

– Мы ведь даже не знаем, где они находились, – вздохнула Татьяна Николаевна. – Обратного адреса на Этаде нет.

Вся переписка шла через контору “Балясников и Сыновья”.

– Это потому, что исследования были секретными, – объявила Стефания. – Он ведь писал об этом.

– Он писал об этом тебе, – напомнила Татьяна Николаевна, – я ничего толком так и не знаю. Только с твоих слов.

– Я понимаю твой намек, – сказала Стефания, – но мой ответ: нет. Это личные письма, и они адресованы лично мне. К тому же я уже вклеила их в мой интимный дневник.