Звездные гусары
Шрифт:
В этот миг мир окончательно переустроился, и все в нем встало на свои места.
Штофреген сказал:
– Остановимся здесь.
И Фарида послушно замерла.
– Вы хотите устроить засаду в этом месте?
– Смотрите. – Он указал на большое дерево с густой кроной. Оно росло одиноко посреди единственной сухой поляны, окруженной со всех сторон топями. – Если мы засядем на этих ветках, то сможем просматривать вон ту тропу. – Он безошибочно махнул в сторону тропы, ведущей от лагеря браконьеров к стоянке лемуров. – Лучевик как раз бьет на это расстояние, если поставить на максимум.
–
– Не слишком, если бить без промаха… К тому же в случае успеха мы заберем еще несколько лучевиков, а эти можно будет смело утопить в болоте.
– Продолжайте. – Она одобрительно усмехнулась, все меньше и меньше похожая на человека: круглое лицо, черная густая полоса над глазами, губы в форме бледно-розовой бабочки. – Мне нравится.
– Они, конечно, заметят, откуда ведется стрельба, – заключил Штофреген. – Но по болоту не смогут до нас добраться. Ни у одного из них – я надеюсь – нет вашей интуиции.
Им пришлось потратить немало усилий на то, чтобы занять позицию на дереве. Фарида забралась выше, Штофреген – по другую сторону ствола, пониже. Штофреген достал бинокль.
– Видите их? – спросила Фарида.
– Дорогая госпожа Колтубанова, мы ведь не в театре, – напомнил Штофреген. – А то вы, кажется, воображаете себя в Мариинском. Уселись в ложе – и тотчас взлетает занавес…
– А неплохо бы, – сказала она, и они оба засмеялись.
Это сблизило их еще больше. Они сближались не постепенно, а рывками, от случая к случаю.
“Сейчас Фарида мне ближе, чем Кокошкин, – подумал Штофреген с удивительно теплым чувством и по отношению к Фариде, и по отношению к далекому Кокошкину. – А скоро она, быть может, сравняется со Стефанией… Но, с другой стороны, никто на свете не может по-настоящему сравняться с несравненной Стефанией!..”
Эта мысль утешила его.
– Идут! – сказала вдруг Колтубанова, хотя она и была без бинокля.
Штофреген быстро глянул и убедился в ее правоте. Зоркий глаз наблюдателя высмотрел на тропинке трех человек, еще едва заметных. Они шли осторожно, все время озираясь по сторонам. То и дело они сближались, обмениваясь быстрыми знаками.
– Ссорятся и боятся, – удовлетворенно заметила Фарида. – Удивительно, как люди похожи на других приматов. Особенно издалека, когда слов не слышно. Жесты бывают абсолютно идентичны.
– Можете снять того, что слева? – спросил Штофреген, прикидывая, какого из оставшихся взять на себя. Наверное, все-таки того, что в центре, решил он.
– Могу. – Фарида прицелилась и повела “своего”.
“Приматы, – подумал Штофреген, сидя на дереве, и вдруг до самой глубины души ощутил себя царскосельским гусаром, подпоручиком. – Не слишком умные, не слишком быстрые”.
Один жестяной человечек опрокинулся, и почти сразу же вслед за ним упал и второй. Кто-то из детей неловко двинул рукой, и солдатики попадали, разрушая игру. Последний из оставшихся расставил ноги, поднял лучевик, умело прикрываясь локтем, и повернулся в сторону дерева. Он нырнул под выстрелом и побежал к месту засады – к болоту.
Штофреген просто ждал, когда случится неизбежное. И оно произошло: жестяной солдатик, совсем плоский и несуществующий,
Солдатик еще раз дернулся и ушел в болото глубже. Непонимающими глазами он смотрел вокруг себя, а затем вдруг оскалил зубы и начал бессмысленно палить в дерево. Фарида выстрелила в ответ, и он обмяк, уронив лицо на грудь, как будто его жестяную шею переломили.
– Знаете, что я думаю? – сказала Колтубанова хладнокровно. – Что он хотел расстрелять все заряды, чтобы нам не досталось оружие.
И вдруг она разрыдалась. Она плакала долго. Штофреген молчал, не стараясь ее утешать. И в конце концов Фарида вытерла мокрое лицо и слезла с дерева, а следом за нею спустился и Штофреген.
– Я не могу дать денег на сомнительное предприятие. Ты должна меня понять и больше не настаивать. – С этими словами г-н Терентьев-Капитонов прошелся по своему кабинету, приблизился к холодному камину и выколотил трубку. Затем повернулся к дочери и поразился тому, какой она стала.
Перед ним сидела, выпрямившись в кресле, незнакомая молодая женщина. Она больше не была его ребенком. Она больше не принадлежала ему. Он даже не в состоянии был предположить, что может быть у нее на уме. Выражение ее лица, ее поза – все казалось ему чужим.
Он положил трубку и переставил на полке с места на место несколько фарфоровых собачек – просто для того, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Разумеется, ничего общего нет между Татьяной Николаевной и тем милым существом, которое г-н Терентьев-Капитонов держал на руках двадцать лет тому назад. Но что же нужно этой странной просительнице?
– Папа, – сказала Татьяна Николаевна, – вы ведь соглашались, что господин Штофреген – подходящая для меня партия?
– Гм… Господин Штофреген – приятный молодой человек, – пробормотал отец. – Царскосельский гусар. Театрал и со вкусом, м-да… Немного эксцентричен, но это тоже признак вкуса – в своем роде. И любил тебя. По сравнению с этим, с поэтом… как его… – Он звонко щелкнул сильными, толстыми пальцами. – Забыл имя! Ну, ты меня поняла, Таня. По сравнению с поэтом гусар, несомненно, предпочтительнее. Хоть и остзейский барон. М-да.
– Вот видите, папа. Вы тоже так считаете.
– Но теперь он пропал без вести, и – ничего не поделаешь, Танечка, с этим надо смириться. У тебя ведь, кажется, остался в запасе господин Кокошкин. Партия, совершенно аналогичная господину Штофрегену.
– Папа! – Татьяна Николаевна стиснула пальцы. – Вы шутите?
– Почти. Почти шучу, Танечка. – Он озабоченно смотрел на нее, гадая, что еще она вытворит. – Но после всего, что произошло… Второй скандал, и опять замешано твое имя.
– Вас так заботит мое имя?