Звездный билет (сборник)
Шрифт:
Кянукук спрятался за вентиляционную трубу, смотрел оттуда на Таню и думал: «Подлая девчонка, спуталась с Олегом. Нет, Валя тебе этого не простит. И я бы тебе этого не простил, если бы был твоим мужем. Моряки такого не прощают. Моряки знают, как поступать с такими девчонками. Эх, женщины, женщины!.. „Вернулся Биль из Северной Канады“…»
На катере шла подготовительная возня, люди махали руками, что-то кричали.
«И главное, что обидно, ведь никто из них и не вспомнит обо мне, а ведь были друзьями. Ну ладно! Надо быть крепким, надо сжать челюсти, как сжимает их иногда Валя Марвич».
По
По городу медленно ехал грузовик с откинутыми бортами и с траурными полосами на них. На грузовике стоял гроб. В нем лежал Соломон Берович, чистильщик сапог. Перед грузовиком выступали пятеро юношей с медными трубами. За гробом, склонив головы, шли знакомые и родственники, и среди них сын Соломона Беровича, военный инженер, майор, прилетевший с Дальнего Востока.
Лицо Соломона Беровича было величественным, спокойным и в то же время грозным. Трудно было представить, что в гробу лежит хилое, маленькое тело.
Кянукук встретил эту процессию неожиданно для себя. По детской привычке он скрестил два пальца, чтобы горе не задело, но, увидев, что везут его доброго знакомого, присоединился к процессии и проводил Соломона Беровича в последний путь.
Пели траурные трубы, бухал барабан. Майор поднимал лицо к небу, его очки блестели.
На площади перед крепостью, где больше всего любят гулять туристы, можно сфотографироваться. Даешь сорок копеек и встаешь перед коричневым ящиком на треноге. С объектива снимают черный колпачок — и готово, ты уже запечатлен. Карточки завтра, можно оставить адрес — пришлют. А если хорошо получишься, твою карточку в целях рекламы выставят на общий стенд, и ты окажешься в компании множества незнакомых людей, в основном моряков.
Художник прошел по боковой аллее. Летел его плащ, летели волосы, и только крепко была прижата к телу кожаная папка с бумагами.
Он вышел из сквера и пошел по голой улочке, по стертым плитам вдоль белой монастырской стены. Огромная сплошная стена, без единого окна; высокий художник казался маленьким под этой стеной — тонкая черная черточка.
Кянукук оглянулся, посмотрел, как идет художник, ему показалось, что художник не идет, не движется сам по себе, а просто каждое мгновение оказывается в другом месте.
Два голубя, трепеща крыльями, повисли над его коленями. Красные лапки их, сморщенные и согнутые, были неприятны. Они сели к нему на колени и вцепились лапками в ткань брюк.
Художник подошел к огромной дубовой двери и толкнул ее ногой. В огромной этой двери отворилась маленькая дверца, художник шагнул в черноту, дверца захлопнулась за ним.
Кянукук согнал голубей, встал и вышел из сквера. Он сразу оказался на людной торговой улице,
Снова померк солнечный свет. Начался дождь. На город со стороны залива быстро неслись все новые и новые тучи. Кянукук поднял воротник пиджачка и побежал вниз по улице.
Он заскочил в телефонную будку и набрал номер Лилиан.
— Виктор, вы причиняете мне горе, — сказала Лилиан. — Куда вы пропали? Я все время думаю о вас.
— Лилиан, — сказал он, — мужчина должен самостоятельно идти по жизни, смело чеканя шаг.
— Ах, оставьте эти бредни, — нежно прошептала она, — дочь соскучилась по вас, а я…
— Я уезжаю, — перебил он.
— Куда?! — вырвался у нее панический крик.
— Я уезжаю в Среднюю Азию, мы будем искать там нефть. Спасибо за все, Лилиан.
Он толкнул дверь закусочной, в тамбуре отогнул воротник, расчесал на пробор мокрые волосы и вошел в зал. В зале было людно. Старенькая уборщица в синем халате бродила среди мужчин и посыпала мокрый пол опилками. Дождь стекал по темным окнам, а здесь был электрический свет, пар из окошка раздачи, таинственные табло автоматов: «Пиво», «Соки», «Кофе», «Бутерброды». Здесь он встретил матроса, с которым вместе грузил цемент на товарной станции.
5
Сезон давно уже был на исходе, но тут вдруг выдалось несколько жарких ясных дней, и последние гуляки устремились на пляжи, на водные станции, в леса.
Для Тани это был прощальный день: съемки закончились, почти все разъехались, в городе оставалась еще только маленькая группа операторов по комбинированным съемкам да кое-кто из администрации. И Таня завтра должна была лететь в Москву.
Солнце уже клонилось к закату. Оно висело в виде красного шара над ясным и бодрым морем, обещая назавтра ветер и еще более резвые, чем сегодня, волны.
Таня в купальном костюме сидела на мостках яхт-клуба, свесив ноги. Она разглядывала свои руки. Все же она загорела за лето довольно сильно. Конечно, это не южный загар. У южного загара совсем другой оттенок, южный — йодного цвета, здесь же загар красноватый, нестойкий, но все-таки…
За спиной у нее раздавался стук шарика и короткие яростные возгласы. Эдуард и Миша сражались в пинг-понг. Эдуард накатывал, Миша подрезал. Рядом с Таней сидел Кянукук, высохший, как индус. Он обхватил ноги руками, положил подбородок на колени и мечтательно смотрел в море. Кто знает, что он видел в этот момент, должно быть, разные романтические образы: Фрэзи Грант, Ассоль и так далее. Верхняя губа его неприятно шевелилась.
— Мечтаешь, Витя? — спросила она.
— Лето кончается, — вздохнул он. — Жалко.
Она повернулась и положила ему локоть на плечо. Он вздрогнул, словно от тока, и сжался.
— Ты продолжаешь переписываться с Марвичем? — спросила она.
— Да. Только что получил. Он собирается уезжать куда-то в Сибирь.
Таня посмотрела в море. Катер уже появился из-за мыска. Он тащил за собой бурун, а еще дальше за катером летела смуглая фигурка — это был Олег.
— А тебе он не сообщил об отъезде? — спросил Кянукук.