Звездный билет (сборник)
Шрифт:
Танцы в стране Апельсинии, такими и должны быть танцы под луной, эх, тальяночка моя, разудалые танцы на Апельсиновом плато, у подножия Апельсиновых гор, у края той самой Апельсиновой планеты, а спутнички-апельсинчики свистят над головами нашими садовыми.
Если бы это было еще вчера! Как бы это было весело и естественно, боже ты мой! Колька Калчанов, бородатый черт, в паре с Катенькой Кичекьян, урожденной Пироговой, друг мужа с женой друга, а еще один дружок исполняет соло на транзисторном приемнике. Ах, какое веселье!
Нет, нет, истерикой даже не пахло. Все было очень хорошо,
Вдруг кончились танцы. Катя увидела Чудакова.
— Чудаков! Чудаков! — закричала она.
Он подошел и пожал ей руку.
— Ну как? — спросила Катя.
— Да что там, — пробурчал Чудаков, — третью кончаем…
— Кончаете уже? — ахнула Катя и вдруг оглянулась на нас с Сергеем, взяла под руку Чудакова и отвела его на несколько шагов.
Она казалась маленькой рядом с высоким и нескладным Чудаковым, прямо за ними горел костер, они были очень красиво подсвечены. Она жестикулировала и серьезно кивала головой, видно, выспрашивала все досконально про своего Арика, как он ест, как он спит и так далее.
Мы были такими друзьями с Ариком, с Айрапетом — особой нужды друг в друге не испытывали, но когда случайно встречались, то уж расставаться не хотелось.
А как-то был случай, летом, ночью, когда все уже отшумело, но еще тянуло всякой гадостью от асфальта и из подъездов, а под ногами хлюпали липкие лужицы от газировочных автоматов, а в светлом небе висела забытая неоновая вывеска, тогда я стал говорить что-то такое о своих личных ощущениях, а Арик все угадывал, все понимал и был как-то очень по-хорошему невесел. И все мои друзья были с ним на короткой ноге, и я с его друзьями. Где и когда он нашел Катю, не знаю. Я увидел ее впервые только в самолете. Айрапет позвонил мне за день до отъезда и предложил: «Давай полетим вместе, втроем?» — «Втроем, да?» — спросил я. «Да, втроем, моя старуха летит со мной». — «Твоя старуха?» — «Ну да, жена». — «А свадьбу замотал, да?» — «А свадьба будет там. Мы еще не расписались».
И вот мы втроем совершили перелет в тринадцать тысяч километров, в трех самолетах различных систем Ленинград — Москва «Ту-104», Москва — Хабаровск «Ту-114», Хабаровск — Фосфатка «Ил-14». Они учили меня играть в «канасту», и я так здорово обучился, что над Свердловском стал срывать все банки, и карта ко мне шла, и я был очень увлечен, и даже перестал подмигивать стюардессам и не удивлялся Катиным взглядам, а только выигрывал, выигрывал и выигрывал.
Над Читой Айрапет ушел в хвост самолета, мы отложили карты, и я сказал Кате:
— Ну и девушка вы!
— А что такое? — удивилась она.
— Высший класс! — сказал я ей. — Большая редкость.
И еще что-то сказал в этом же роде просто для того, чтобы что-нибудь сказать, пока Айрапет не вернется из хвоста. Она засмеялась, я ей понравился.
В общем, все это началось потом. Все, что кончилось сегодня.
Сергей стоял, прислонившись к стене столовой, засунув руки в карманы, изо рта у него торчала погасшая сигарета «Олень», он исподлобья с трагической мрачностью смотрел на Катю. Конечно, это был мужчина. Все в нем говорило: «Я мужчина, мне тяжело, но я не пророню ни звука, такие уж
Я подошел к нему и стал крутить рычажок настройки.
— Так лучше? — спросил я, заглядывая ему в лицо.
«До чего же ехидный и неприятный тип, — подумал я о себе, — может быть, Сергею действительно нехорошо».
— Если хочешь, можем поговорить, — не двигаясь и не глядя на меня, проговорил он, — поговорим, пока ее нет.
— Уже поговорили, — сказал я, — все ясно…
— Я ее люблю, — пробормотал он, резко отвернув свое лицо.
У меня отлегло от души: все понятно, конечно, Сергей страдает, но как ему приятно его страдание, как это все отлично идет, словно по нотам.
— Ничего удивительного, — успокоил я его. — Пол-Фосфатки ее любит и треть всего побережья, и даже на Улейконе я знаю нескольких парней, которые сразу же пускают слюни, как только речь заходит о ней.
— Ты тоже? — тихо спросил он.
— Ну, конечно же! — радостно воскликнул я.
Так. Ничего, проехало.
— Ты пойми, — сказал Сергей, повернулся и положил мне руки в кожаных перчатках на плечи, — ты пойми, Колька, у меня ведь это серьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.
Ах ты, какая досада — это уже что-то южное! Такие два друга с одного двора, а один такой силач, и вот надо же — приглянулась ему дивчина.
А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мне крикнуть ему в лицо, ты — эскимо на палочке! У тебя это серьезно, а у половины Фосфатки, у трети всего побережья, у нескольких парней с Улейкона это несерьезно, да? А у меня уж и подавно, ведь ты же знаешь все мои институтские штучки, ведь я у тебя весь как на ладони, мне ведь что, мне ведь на Катю чихать, вот у тебя это серьезно…
— Да, я понимаю, — сказал я, — тебе, конечно, тяжело.
— Поэтому, старик, я тебе так, тогда… ты уж…
— Да ну, чего уж, ведь я понимаю… тебе тяжело…
— А она…
— А она любит только своего мужа, — чуть-чуть торопливее, чем надо было, сказал я.
— Не знаю, любит ли, но только она… ведь ты знаешь…
— Знаю, — потупил глаза я, — тебе, Сергей, тяжело…
Тут он протянул мне пачку сигарет, чиркнул своей великолепной, снабженной ветрогасителем зажигалкой «Zippo», пламя ее озарило наши печальные лица, лица двух парубков с одного двора, и мы закурили очень эффектно в самый подходящий для этого момент.
— А что в таких случаях делают, Колька? — спросил Сергей. — Спиваются, что ли?
— Или спиваются, или погружаются с головой в работу. Второе, как принято думать, приносит большую пользу.
Тут он включил свой приемник и посмотрел мне прямо в глаза. Видно, до него дошло, что мы мальчики не с одного двора, и он не любимец публики, что он напрасно ищет во мне сочувствия и весь этот «мужской» разговор — глупый скетч, что я…
Я не отвел взгляда и не усмехнулся, понимая, что сейчас мы начнем говорить по-другому.