Звездный билет (сборник)
Шрифт:
— Пошли, старик, — засмеялся он.
— А ты с какого года? — спросил я его.
— С тридцать восьмого.
Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.
— Небось десятилетка за плечами? — спрашиваю я его.
— Институт, — отвечает. — Я строитель. Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такая стиляга, прямо с картинки.
— Катя, знакомься, — говорит мой дружок, — это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.
— А мы очередь не прозеваем, Колька? — говорит девица и подает
А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
— Корень, — говорю я, — тьфу ты, Валькой меня зовут… Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки, понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.
— Крепко бьет ваш Колька, — говорю я Катюше. — Точно бьет и сильно.
— Он у меня такой, — смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, а институт уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небось есть и девушка такая, Господи Боже!
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его гнали, как нарушителя порядка.
— Да я же честно хочу! — кричал Петька. — По очереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у них есть?
— Кончай позориться, — шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
— Правда, товарищи, — говорила она, — что уж вы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
— В жизни я этого продукта не употреблял, — захныкал Петька. — Совесть у вас есть или вас не мама родила?
— Ладно, — говорят ему в хвосте, — вставай, все равно не хватит.
— Однако надежда есть, — повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто там и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.
— Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него происходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке. Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего, кроме мрачности, в общем итоге не дает.
— Это ты верно подметил, — говорит Колька, — давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он бы меня слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям настроение портить?
Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола Володьку Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанское давало мне эту легкость.
— Привет, капитан! — говорю я.
— А, Корень! — удивляется он.
— Чтоб так сразу на будущее, — говорю, — не Корень, а Валя Костюковский, понятно?
— Понятно. — И кивает на меня дамочке: — Вот, познакомьтесь, любопытный экземпляр.
— Так чтобы на будущее, — сказал я, — никаких экземпляров, понятно? Матрос Костюковский —
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор», конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть у меня, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к Эсфирь Наумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» и покуриваю.
— Слушай, капитан, — говорю я Сакуненко. — Когда в море уходите и куда?
— На сайру опять, — говорит капитан, а сам кашляет от «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. — К Шикотану, через пару деньков.
— А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? — спрашиваю я.
— А что?
— А что, Сакуненко, — спрашиваю опять, — имеешь все еще на меня зуб?
— А ты как думаешь, Валя? — человечно так спрашивает Сакуненко.
— Законно, — говорю я. — Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:
— Васильич!
Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» — неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вот Васильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.
— Конечно, — говорю, — Васильич, ты понимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в судовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.
— Пойдем поговорим, — хмурится Сакуненко.
12. Герман Ковалев
Мне даже подраться как следует не удалось — так быстро бичей разогнали. Очередь выровнялась. Снова заиграла гармошка. Девушки с равнодушными лицами снова пустились в пляс, а нанайцы уселись у своего костра. На снегу лежал разорванный пакет. Несколько апельсинов выкатилось из него. Как будто пакет упал с неба, как будто его сбросили с самолета, как будто это подарок судьбы. Прекрасно, это будет темой моих новых стихов.
Мне стало вдруг весело и хорошо, словно и не произошло у меня только что крушения любви. Мне вдруг показалось, что весь этот вечер, вся эта история с апельсинами — любительский спектакль в Доме культуры моряков, и я в нем играю не последнюю роль, и все вокруг такие теплые, свои ребята, и бутафория сделана неплохо, только неправдоподобно, словно в детских книжках: луна, и серебристый снег, и сопки, и домики в сугробах, но скоро мой выход, скоро прибежит моя партнерша в модном пальтеце и в валенках.
А впереди у меня целых два дня, только через два дня мы выходим в море.
Я подобрал апельсины и понес их к весам.
— Чудик, — сказали мне ребята, — лопай сам. Твой трофей.
— Ешь, матрос, — сказала продавщица, — за них же плочено.
— Да что вы! — сказал я. — Этот пакет с неба упал.
— Тем более, — говорят.
Тогда стал я всех угощать, каждый желающий мог получить из моих рук апельсин, ведь с неба обычно сбрасывают не для одного, а для всех. Я был Дед Мороз, и вдруг я увидел Нину, она пробиралась ко мне.