Звездный билет (сборник)
Шрифт:
— Гера, мы пойдем танцевать? — спросила она.
От нее веяло морозным апельсиновым ароматом, а на губах у нее смерзлись капли из апельсинового сока.
— Сейчас пойдем! — крикнул я. — Сейчас, наша очередь подходит.
Вскоре подошла наша очередь, и мы все, весь «Зюйд», повалили в столовую. Я вел Нину под руку, другой рукой я прижимал к телу пакет.
— Я все что угодно могу танцевать, — лепетала Нина, — вот увидите, все что угодно. И липси, и вальс-гавот, и даже, — она шепнула мне на ухо, — рок-н-ролл…
— За рок-н-ролл дают по шее, — сказал я, —
— Танго — мой любимый танец.
Я посмотрел на нее. Понятно, все мое любимое теперь станет всем твоим любимым, это понятно и так.
Мы сдвинули три столика и расселись всем экипажем. Верховодил, как всегда, чиф.
— Эсфирь Наумовна, — шутил он, — «Зюйд» вас ждет!
А апельсины уже красовались на столе маленькими кучками перед каждым. Потом мы смешали их в одну огромную светящуюся внутренним огнем кучу.
Подошла официантка и, следя за пальцами чифа, стала извиняться:
— Этого нет. И этого нет, Петрович. Старое меню. И этого нету, моряки.
— Тогда по два вторых и прочее и прочее! — весело вскричал чиф.
— Это вы будете иметь, — обрадовалась она.
Наш радист Женя встал из-за стола и пошел беспокоиться насчет освещения. Должен же был он сделать очередной исторический снимок.
Когда он навел аппарат, я положил руку на спинку Нининого стула. Я думал, Нина не заметила, но она повела своим остреньким носиком, заметила. Кажется, все это заметили. Чиф подмигнул стармеху. А Боря и Иван сделали вид, что не заметили. Заметила это Люся Кравченко, которая шла в этот момент мимо, она улыбнулась не мне и не Нине, а так. Мне вдруг стало чертовски стыдно, лотом прямо я весь покрылся. «Ветерок листву едва колышет», тьфу ты черт… На кой черт я писал стихи да еще посылал их по почте? Когда же я брошу это занятие, когда уж я стану настоящим парнем? Я положил Нине руку прямо на плечо, даже сжал плечо немного.
Ну и худенькое плечико!
Как только щелкнул затвор, Нина дернулась.
— Какой вы, Гера, — прошептала она.
— Какой же? — цинично усмехнулся я.
— Какой-то несобранный.
— Служба такая, — глупо ответил я и опять покраснел.
Официантка шла к нам. Она тащила огромный поднос, заставленный бутылками и тарелками. Это была такая гора, что голова официантки еле виднелась над ней, а на голых ее руках вздулись такие бицепсы, что дай бог любому мужику. Снизу руки были мягкие и колыхались, а сверху надулись бицепсами.
Чиф налил ей коньяку, она благодарно кивнула, спрятала рюмочку под фартук и отошла за шторку. Я видел, как она помужски опрокинула эту рюмку. Ну и официантка! Такая с виду домашняя тетушка, а так лихо пьет. Мне бы так! Я хмелею быстро. Не умею я пить, что ты будешь делать.
Иван и Боря закусывали и строго глядели на Нину. А Нина чувствовала их взгляды и ела очень деликатно.
— Ты ему письма-то пиши, — сказал Иван ей, — он у нас знаешь какой. Будешь писать?
Нина посмотрела на него и словно слезы проглотила. Кивнула.
— Ты лучше ему радиограммы посылай, — посоветовал Боря. — Очень бывает приятно в море получить
— Ну, буду, буду! — сердито сказала она.
Ей, конечно, было странно, что ребята вмешиваются в наши интимные отношения. Заиграла музыка. Шипела, скрипела, спотыкалась игла на пластинке.
— Это танго, — сказала Нина в тарелку.
— Пойдем! — Я сжал ее локоть.
Мне сейчас все было нипочем. Мне сейчас казалось, что я и впрямь умею танцевать танго.
Мы танцевали, не знаю, кажется, неплохо, кажется, замечательно, кажется, лучше всех. Хриплый женский голос пел:
Говорите мне о любви,Говорите мне снова и снова,Я без устали слушать готова,Там-нам-па-пи…Этот припев повторялся несколько раз, а я никак не мог расслышать последнюю строчку.
Говорите мне о любви,Говорите мне снова и снова,Я без устали слушать готова,Там-нам-па-пи…Это раздражало меня. Слова все повторялись, и последняя строчка исчезала в шипении и скрежете заезженной пластинки.
— Что она там поет? Никак не могу разобрать.
— Поставьте еще раз, — прошептала Нина.
13. Корень
— Хочешь, Васильич, я тебе всю свою жизнь расскажу?
И я рассказываю, понял, про свои дела, и про папашу своего, и про зверобойную шхуну «Пламя», и сам не пойму, откуда берется у меня складность, чешу, прямо как Вовик, а капитан Сакуненко меня слушает, сигаретки курит, и дамочка притихла, гуляем мы вдоль очереди.
Вот ведь что шампанское сегодня со мной делает. Раньше я его пил, как воду. Брал на завтрак бутылку полусладкого, полбатона и котлетку. Не знаю, что такое, может, здоровьем качнулся.
— Боже мой, это же целый роман! — ахает дамочка.
— Я так понимаю, — говорит капитан, — что любая жизнь — это роман. Вот сколько в очереди людей, столько и романов. Может, неверно говорю, Ирина Николаевна?
— Может, и верно, Володя, но не зовите меня по отчеству, мы же договорились.
— Ну вот и напишите роман.
Задумалась дамочка.
— Нет, про Костюковского я бы не стала писать, я бы про вас, Володя, написала, вы положительный герой.
Ну и дамочки пошли, ребята! Ну что ты скажешь, а?
Володя прямо не знает, куда деваться.
— Может, вы отойдете, а? — спрашивает он дамочку. — Мне надо с матросом конструктивно, что ли, вернее, коллегиально, конфиденциально надо бы с матросом поговорить.
— Хорошо, — говорит она. — Я вас в столовой обожду.
Отвалила наконец.
— Слушай, Валя, — говорит он мне, — я, конечно, понимаю твои тяжелые дела, и матрос ты, в общем, хороший… А место у нас есть: Кеша, знаешь, в армию уходит… Но только чтоб без заскоков! Понял? — заорал он в полный голос.