Звёздный егерь
Шрифт:
Неожиданно, когда до утки оставалось всего несколько метров, рядом с ней из воды вынырнула чуть приплюснутая крысиная мордочка с маленькими мохнатыми ушками. Головка огляделась и сразу же скрылась, на её месте проструился лоснящийся иссиня-чёрный бок, махнул, будто разметая за собой рябь, окладистый пушистый хвост. Зверёк показался и исчез, и только тут до завкосмопортом дошло, что вместе с ним исчезла с поверхности убитая утка.
— Стой, куда! Да что же это? — забормотал Бурлака, растерянно вглядываясь в разбегающиеся по воде круги. — Это же надо, из-под носа… Так провести! — Растерянность сменилась весёлостью. — Ну, негодник! В жизни не видел такого нахальства. Поохотились.
Вдалеке
Бурлака застыл, различив в утреннем воздухе, уже подкрашенном рассветом, знакомый посвист.
Над островком показалась стайка уток. Они летели с большой скоростью, на предельной для охотничьего ружья высоте. Бурлака поймал на мушку первую, дал упреждение в два корпуса и спустил курок. Как подстёгнутая кнутом, стая резко взмыла вверх, а та, в которую стрелял Бурлака, застыла на миг в воздухе, потом вдруг, словно лишившись опоры под крыльями, закувыркалась и камнем рухнула в воду.
На этот раз Бурлака решил поспешить и погнал лодку к добыче резкими, энергичными гребками. «Что, стрелять надо уметь, — приговаривал он себе под нос, работая вёслами. — Какой выстрел, чёрт побери! Ах, какой выстрел!»
Раздался всплеск. На поверхности снова появилась та же чёрная меховая спина и устремилась к его утке. Состязаться утлой надувной лодчонке с речным хищником было бесполезно.
— Кыш, проклятая! — заорал Бурлака, изо всех сил хлопая по воде вёслами.
Спина быстро приближалась к убитой им утке.
— Ах, ты так! — Бурлака в отчаянии бросил весла и схватил ружьё. — Тогда получай!
Мгновением позже грохота выстрела по воде вокруг плывущего зверька туго хлестнула дробь. Зверёк крутнулся волчком, словно пытаясь ухватить себя за длинный хвост, и перевернулся вверх нежно-жёлтым брюхом.
Глава 5
Грауфф уже давно отстрелялся, взял двух положенных ему уток и вернулся к Стасу, оставшемуся на берегу около лагеря. Они молча сидели рядом, отложив ружья, и с наслаждением глядели на реку, вбирая в себя её непрозрачную, зеркальную чистоту, так же как и река вобрала в себя деревья и кусты по берегам, розово-голубое небо и их самих. Отражение всё время подрагивало, то хмурясь непрошено набежавшему ветерку, то закручиваясь в весёлых, из ниоткуда возникающих водоворотиках, то рябью разбегаясь в разные стороны под ударом тяжёлого рыбьего хвоста и серебристым дождиком выплеснувших из воды мальков. Время от времени на реку серыми планерами ложились скользящие тени, и тогда они поднимали голову и глядели на стаи длинношеих птиц. В некоторых Грауфф узнавал анторгских уток, но большей частью они, хотя и удивительно напоминали земных птиц, были ему незнакомы.
— Вы знаете, что это за птицы, Стас? — поинтересовался он.
— В основном водоплавающие. Больше всего здесь уток, но водятся и фламинго, пеликаны, цапли, журавли. То есть не настоящие, конечно, а их, если так можно выразиться, анторгские аналоги.
— Это невероятно, — покачал головой Грауфф, — за тысячи световых лет от Земли встретить почти что её близнеца. Невероятно.
— Что ж такого невероятного? — возразил Стас. — Органическая жизнь развивается в миллиардах миров, и пути её развития бесконечно разнообразны. А согласившись с этим утверждением, нельзя не признать, что в бесконечности
— И всё же я должен признаться, что ни на одной ещё планете не чувствовал себя так уверенно, по-домашнему, как здесь. Порой я даже начинаю забывать, что не на Земле.
— Сходство, Глен, в основном внешнее. Возьмите тех же уток, например. Нам известно, что они водоплавающие, пернатые, держатся стаями. Ещё — что они съедобны для человека и что из них выходят роскошные чучела. И всё. Мы даже не знаем, как они появляются на свет. Мы уже привыкли видеть в небе или на реке взрослых особей, но никто никогда не встречал птенцов. Я уже не говорю о гнёздах. Не исключено, что они вовсе не несут яйца, как предполагается. Это я вам затем сказал, Глен, чтоб вы поняли, что мы почти ничего не знаем об экологии Анторга. Хотя уже активно в неё включились. Так почему-то получается всегда. Сначала мы проникаем в среду, ломая при этом какие-то устоявшиеся связи и создавая новые, а уж потом начинаем изучать её. К счастью, экологические системы достаточно гибки и выдерживают в большинстве случаев разумное вмешательство. Точнее, вмешательство до определённых разумных пределов. Но где эти пределы? Кто определит их для конкретного экоцентра, который, кстати, никогда не бывает замкнутым полностью?
— Да, я понимаю вас, — задумчиво произнёс Грауфф, провожая взглядом стаю белых длинноклювых птиц, протянувшихся вдоль реки. — На родной планете нам потребовались сотни лет, чтобы перестать пилить под собой сук.
— И ещё сотни лет, — подхватил Стас, — чтобы осторожно вернуть к жизни то, что ещё можно было спасти, и установить, наконец, с природой долгожданные «разумные отношения». Понадобилась для этого ни много ни мало вся научная и техническая мощь Земли. А чем располагаем мы в малых колониях? Что есть у нас? Полевая лаборатория, пять-шесть специалистов и право выписывать на экологические нужды полтонны оборудования в год.
— Но человечество обживает и исследует сотни планет. Вы же понимаете, что сразу всюду создать полноценные научные центры невозможно.
— Объективно мне это ясно. Но на практике получается, что, пока колония на планете не станет достаточно развитой и автономной, экология вынуждена тянуться позади экономии. Первобытные люди брали от природы всё, что могли, чтобы выжить, приспособиться. Мы тоже сейчас на положении первобытных, мы тоже первые, и, чтобы приспособиться, нам тоже надо брать у природы. Однако между нами есть существенная разница: те первобытные были слабее природы, они отщипывали от неё по крохам, пока не осмелели; мы же уже смелые, мы вооружены опытом и знаниями тысяч поколений и можем сделать с анторгской природой всё что угодно. Да, я понимаю, чем скорей будет создана на Анторге экономическая база, тем больше средств и сил колония позволит отдать экологическим исследованиям. Но поймите, каково мне сейчас: вырубают дерево, а я не знаю, какие птицы и насекомые питаются его плодами или листьями; выкорчёвывается кустарник, а я не знаю, какие животные лишились укрытия; бульдозер срезает слой почвы, а я не знаю, чьи норы заваливает его нож.
— Стас, будьте справедливы. — Грауфф успокаивающе хлопнул Стаса по колену. — Работы ведутся на ничтожной площади. Живую природу не изгоняют, а только просят слегка потесниться.
— Вот она и «потесняется». Раньше, говорят, пятнистые лоси выходили прямо к строительным площадкам, обезьяны корм брали из рук. А теперь? Даже утки, завидев человека, облетают его стороной.
— Ох, и дались вам эти утки! Ну, скажите, вот убили мы четыре утки, я две и Виктор две, если он, конечно, не мазал всё утро.