Звёздный огонь
Шрифт:
– Ну-у, знаешь ли… – Трисса покраснела ещё сильнее. – Быть может, он просил что-нибудь раздобыть – вещь или сведения, – используя при этом твой особый талант?
«Ты когда-то обещал мне, что выполнишь любое поручение во благо клана…»
– Нет, он просто учит меня тому, что знает сам, – сказал Хаген ровным голосом, и лицо его кузины тотчас же просветлело. Он заставил себя улыбнуться.
– Превосходно! – воскликнула Трисса. – Восхитительно! Скажи-ка, братец, ты не мог бы мне кое-что пообещать?
– А чего ты хочешь? – спросил он, остановившись. Теперь они смотрели друг другу в глаза. – Звезду
– Всё гораздо проще, – она положила ладони ему на плечи. – Ты пообещаешь мне сейчас никогда не соглашаться на просьбы Пейтона Локка, если они покажутся тебе… странными. Плохими. Э-э… бесчестными. Ты понял?
Улыбка Хагена застыла.
– Хорошо, Трисса. – «Ты опоздала всего на неделю, сестрица!» – Если твой отец меня о чем-то попросит, я… прислушаюсь к своей совести.
На мгновение в её взгляде промелькнула тревога – девушка почувствовала, что он скрывает нечто важное. Но Хаген говорил столь искренне, что и щупач не распознал бы обмана, поэтому Трисса ему поверила. Как часто он потом вспоминал этот краткий миг, когда ещё можно было что-то изменить…
Они стояли рядом, не в силах ни пойти дальше, ни вернуться домой. В это время в порт входил большой фрегат под флагом, на котором издалека можно было различить цвета императорского дома Цапли, и это было странно: в Фиренце не ждали высоких гостей. На пристани уже собрались люди, с удивлением и тревогой следившие за приближением корабля, и многие вспомнили старую поговорку: «Непрошенными приходят лишь глупые гости да дурные вести».
Хаген и Трисса этого не видели, потому что смотрели только друг на друга.
…На следующий день кузина ворвалась в его комнату точно ураган и принялась взволнованно расхаживать из угла в угол. Она то и дело останавливалась, как будто желая что-то сказать – и взмахивала руками растерянно и беспомощно, не в силах произнести ни слова. Хаген отложил книгу, которую лениво листал перед этим, и спросил:
– Что случилось? Я тебя такой ещё ни разу не видел.
– Случилось! – воскликнула она. – Ох, Заступница… Хаген, скажи, что я сплю!
– Могу тебя ущипнуть, – он пожал плечами. – Но ты сама потом отцу пожалуешься.
– Ты шутишь? – Трисса чуть было не набросилась на него, словно разъяренная кошка. – Да как ты можешь шутить?!
Кое-как успокоив кузину, готовую от избытка чувств не то разрыдаться, не то расхохотаться, Хаген принялся осторожно расспрашивать её о том, что произошло. Рано утром, когда Трисса пошла на рынок, знакомая торговка рассказала ей, что накануне прибыл имперский фрегат, на борту которого оказался некий Торрэ из клана Скопы – этот магус занимал при дворе скромную должность «советника», но слухи о нем ходили весьма неприятные. Торрэ привез письмо Капитана-Императора, адресованное Мариусу, главе семейства Фиренца. Лорд Соловей принял странного гостя, и всю ночь в его доме не гас свет, а поутру…
– Они арестовали Тео! – выдавила Трисса и разрыдалась. – Они забрали его! В тюрьму!! Его обвиняют в государственной измене, Хаген!!!
«В западной части города проживает некий Тео, художник».
Тео… Фиренца?!
Он гладил её волосы, он сжимал её холодные пальцы и вытирал её слезы, не переставая при этом говорить,
Письме, адресованном художнику, но попавшем в руки Пейтона Локка…
Они оба – и сам Хаген, и Трисса – в глубине души понимали, что все его утешительные слова лживы. Правда оказалась простой и жестокой: уже через три дня Тео из клана Фиренца был признан виновным в сговоре с Лайрой Арлини и приговорен к смерти. Когда художника вели на плаху, из толпы зевак вырвался молодой человек и кинулся к приговоренному, но один из стражников ударил его хлыстом. Несчастный осел на мостовую, закрывая лицо руками; сквозь его пальцы сочилась кровь.
Что потом с ним стало, Хаген не узнал – не осмелился узнавать.
«Стечение обстоятельств, – сказал Пейтон в ответ на прямой вопрос племянника. – Всякое бывает. Ты тут ни при чем!»
Спросить, что было в письме, Хаген не решился.
– Ты мне отвратителен, – сказал Умберто. Он сидел на корме, скрестив руки на груди и всем своим видом выражая глубочайшее презрение к напарнику. – Я взял тебя с собой, только потому что капитан приказал, но будь моя воля…
– …будь твоя воля, лежать бы мне на дне с камнем на шее, – перебил Хаген, устало вздохнув. Он согласился на это задание, потому что не мог перечить Крейну. Зачем нужно было отправлять их вдвоем? Пересмешник только учился морскому делу и не мог управлять лодкой без посторонней помощи; Умберто куда больше пригодился бы кто-то из матросов. Неудивительно, что моряк только и делал, что сыпал язвительными остротами в адрес оборотня.
– Вот именно!
– Так чего сидишь? Давай, вперед! – Хаген притворился, будто подставляет шею под невидимую удавку. – В «Весёлой медузе» тебя, небось, заждались. Давай, а то надоело слушать, как ты одно и то же по десять раз кряду твердишь!
Моряк пробормотал какое-то ругательство, но пересмешник уже не слушал: он вдруг подумал о Гароне, и это воспоминание повлекло за собой другое – о Маре и ночи, которую они провели вдвоем. За то время, пока «Невеста ветра» торопилась в Ямаоку, лицо девушки странным образом стерлось из его памяти, да и имя, словно верткая рыбка, норовило ускользнуть. Иногда во сне Хагену вновь виделся дом, где обитало «привидение», и он чувствовал, что Мара ждет. Как она сумела его околдовать, чем отравила? Он знал десятка два ядов, которые в малых дозах вызывали восхитительные галлюцинации, но здесь было что-то иное.
И отчего-то ему казалось, что Мара была похожа на Ризель…
– Эй, оборотень! Глянь-ка вон туда!
Хаген повиновался.
Там, куда указывал Умберто, поначалу не обнаружилось ничего странного: почти к самой воде подступали чахлые заросли каких-то местных деревьев, отдаленно напоминавших ивы, и не было видно ни одной живой души. Но Хаген всё-таки пригляделся – и к немалому удивлению обнаружил на берегу несколько каменных столбиков, которые могли значить лишь одно: здесь когда-то был причал. Деревянные доски сгнили или их сорвало штормом, а камень остался.