Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Иоселиани Отиа Шалвович

— Хампель!

Кнопс так старательно вытянулся перед командиром, что почти не видел его из-за задранного подбородка.

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!

— Встреть их и поторопи!

— Есть!

Кнопс повернулся.

— Лошадей оставьте у родника, а пленных немедленно сюда. Время дорого!

— Есть!

Хампель хотел бегом сбежать по тропинке, свисающей с края площадки, чтобы показать, какого солдата не ценит обер-лейтенант, предпочитая гордеца Штуте, небрежно выслушивающего приказания.

Макс рассмеялся,

глядя, как долговязый Кнопс сперва согнулся в три погибели, а потом и вовсе присел, хватаясь за камни: обер-лейтенант знал, кому отдать предпочтение. Макс знал, кого и как поощрить: ему нужно было привлечь на свою сторону Ганса. А Кнопс… Кнопс готов был не только скатиться по тропинке, но даже броситься вниз со скалы — только бы выслужиться перед обер-лейтенантом. Обер-лейтенант предусмотрительно держал его при себе, хотя не надеялся, что на этих проклятых дорогах преданность Кнопса всегда сослужит ему службу… Он был как глиняный кувшин, который в любую минуту может разбиться. Он был не из тех людей, что идут на поводу у собственных чувств. Но Хампель и унтер-офицер Шнайдер были необходимы ему, как хлеб и вода.

Пока Кнопс добрался до родника, цепочка солдат заметно приблизилась. Хампель затенил рукою глаза, хотя солнце к этому времени зашло за тучи, потом шагнул навстречу Даниэлю, о чем-то спросил его и, сломя голову, бросился назад.

Обер-лейтенант догадался, что произошло нечто чрезвычайное. Но что? Пленные не были пленниками?

Кнопс на четвереньках карабкался по крутой тропе.

Макс пошел к нему навстречу и встретил на краю площадки.

— Герр обер-лейтенант! — Кнопс хотел выпрямиться и отдать честь, но пошатнулся и прислонился к скале, — пленные — женщины.

— Что ты сказал?..

— Пленные… — он с трудом перевел дух.

— Ну!..

— Пленные — женщины.

— То есть как женщины?

— Обе женщины.

— Сюда их, и поживее! — он повернулся. — Черт бы побрал! Женщины! На кой шут сейчас женщины, мне нужен местный житель, мужчина, который знает каждый камень в этих ущельях.

— Стаскивайте их! Шевелись! Живее! — кипятился внизу унтер-офицер и срывал с пленниц бурки.

Но Таджи ни за что не хотела слезть с коня. Затравленно озираясь, она ногой оттолкнула унтер-офицера.

Шнайдер взбесился, схватил Таджи за ногу и потащил с седла. Таджи вынула вторую ногу из стремени и бросилась на насильника. Шнайдер потерял равновесие, упал. Таджи упала на него, вывихнув при падении руку.

Шнайдер выхватил револьвер и, наверное, прикончил бы распростертую на земле девушку, но Штуте остановил его, кивнув вверх на скалу: над обрывом стоял обер-лейтенант, казавшийся снизу не больше сокола-стервятника.

Тут унтер-офицер увидел, что другая все еще в седле. Кровь бросилась ему в голову, но Ганс опять преградил ему дорогу и взглядом велел Клаусу помочь женщине.

Хилому, усталому парню нелегко было снять наездницу с седла.

— Спускайтесь, фрейлейн, не то

унтер-офицер станет делать вам реверансы, — проговорил Клаус.

Гуца попыталась слезть с коня.

— Эта женщина знает немецкий не хуже моей учительницы! — вырвалось у Клауса.

Одна нога Гуцы застряла в стремени, и она упала бы рядом с Таджи, если б Клаус не поддержал ее. Он обнял женщину за бедра, но только она ступила на землю, сразу же отстранился.

— Такая услуга не стоит благодарности, фрейлейн.

Карл за волосы поднял Таджи с земли. Гуца бросилась к нему, вырвала у него из рук свою спутницу. Лицо Таджи пылало, глаза сверкали. Шнайдер оскалился и пинком погнал обеих вперед.

Разгневанный на судьбу обер-лейтенант Макс нервно прохаживался по краю площадки.

Глава седьмая

Найдя укромное место на берегу реки, ребята опустили раненого на землю. Расстегнули ворот, обмыли рану. Пуля попала Сиошу в грудь. Рука, видимо, была сломана при падении. Ребята сняли с него ремень с двумя патронташами и ручными гранатами.

Холодная вода и утренняя прохлада привели Сиоша в чувство, он раскрыл глаза.

— Сиош! — вскричали ребята.

Раненый долго переводил взгляд с одного на другого. Потом попытался что-то сказать.

— Сиош!..

Река с ревом продиралась между огромными валунами, и расслышать что-либо было трудно.

— Воды! — простонал Сиош, но это слово дорого ему стоило. Он долго не мог ничего больше сказать и лежал, устремив глаза в пространство.

Вахо схватился за сваю войлочную шапку, но не снял ее. Вода для раненого, что яд. Это ребята знали хорошо.

Всходило солнце, и по ущельям издалека тяжело и грозно стекался грохот канонады, гул самолетов и стон обвалов.

У раненого хлынула горлом кровь, он потерял сознание. Тутар, глотая слезы, отвернулся от умирающего. Каждый раз, когда он сознавал свою беспомощность, на глаза ему наворачивались слезы. Он злился на себя за то, что ревет, как девчонка, но удержать слез не мог.

— Теперь он поплачет… — заметил Вахо и на всякий случай отступил на шаг. — Дед ему свое ружье доверил, а он ревет.

— Заткнись! — Тутар сверкнул глазами. — Человек при смерти, помочь надо, а ты… Дурак!

— Ему только Гуа поможет.

— Что ты сказал?

— Гуа! — повторил Вахо и с притворной кротостью добавил, — но я же дурак…

Тутар утер рукавом слезы и, как к спасителю, обернулся к двоюродному брату.

— Вот уж кто точно дурак, так это я! Чтоб тебя!.. — опять набежали слезы, и опять он обозлился на себя. — Гуа, говоришь, поможет?

После ночного постыдного бегства, когда они умчались, оставив женщин врагу, родное село сделалось для Тутара таким далеким, что он не смел даже подумать о нем. Ему и в голову не приходило, что недалеко были люди, готовые в любую минуту протянуть им руку помощи.