Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
И почувствовал, что правда хозяйская понятна не только ему, но и этой женщине. Потому что всю свою жизнь она тоже стремилась стать хозяйкой. И он продолжал свое:
– А надо бы тебя проткнуть вилами. Вот так и думаю: свидетелей нет, да если б и случились, никто не пошел бы за тебя свидетельствовать. Ну, милиция там, собаки... но и от этого можно уберечься. Да у тебя небось и дети? Так пойдут по миру, а там и сами станут красть...
Женщина затряслась вся в плаче, сложив руки, как на молитву:
– И вправду дети! Пожалейте... добрый человек, отпустите...
–
– изрек Степан-хозяин.
– Чтоб другим повадно не было. А сделаю я с тобою вот как: поведу по селу с этими снопами, чтобы всякий тебя видел. Скручивай перевясло, связывай снопы, вешай на шею. И вот так пойдешь!
Женщина обессиленно опустилась на рядно.
– Никуда я не пойду.
Степан поднес вилы к ее груди.
– Говорю - пойдешь. Убью!
И так и сам решил - убью!
И она тоже увидела его готовность убить. Защищаясь, замахала поднятыми руками - я пойду, пойду... Зажав один конец под мышкой, в торопливом отчаянии скручивала перевясло...
Роста она была небольшого - снопы волочились по стерне. Спотыкалась, наступая на колосья.
– Чтоб тебе так свою беду нести!
– Иди!
Покачивался позади нее хозяин с вилами под мышкой. И хотя был вроде бы доволен: вот, сделал все, что и любой владелец учинил бы, но сжигала тоска, щемило сердце.
И так ему стало нудно от одиночества, что, словно не замечая женщины, не считая ее живым существом, будто бы сам с собой, начал разговор:
– Эй, как там тебя?
Женщина молчала. Только шелестела ее позорная ноша, да босые ноги шлепали по дороге, да слышалось ее дыхание - с присвистом.
Еще не старая, лет под тридцать, кудрявая, чернобровая, худенькая, с короткими круглыми руками. Девкой, наверно, была певучей и лукавой. И когда Степан шел рядом и поглядывал сбоку - видел затененные глаза, полные тоски безысходной, таинственной загадки.
– Чего молчишь? Дорога далекая.
Она остановилась. Дышала часто, словно всхлипывала, потом, запинаясь, выдавила из себя с надеждой, с плохо скрытой ненавистью:
– Ппусти... я согласна с тобой...
Степан опешил.
– Ну-у...
– протянул растерянно.
– У меня и своя есть...
– Немного погодя покачал головой: - Иди! Иди, говорю! Ишь, хитра! Сказала бы насильничал!..
– И так скажу.
– Не скажешь - рядно у меня.
– Так я свои снопы носила. Коней нету.
– А скалка!..
– В глаза не видела! Чья она? Свидетели есть?
– Я т-тебе покажу свидетелей!
Долго шли молча.
– Скажу твоей Сопии - знался со мной, к тебе я ходила.
– Дурная! Так чего бы я тебя гнал сейчас?..
– Потому... потому...
– женщина растерялась. Затем вроде бы сообразила: - Потому что другую заприметил. Ага!
– злорадно, со злостью отчаяния засмеялась она.
– А Сопия своего из рук не выпустит! Да как-нибудь сонного и выхолостит. Как бычка!
Степана передернуло от ее ненависти.
– Ну, ты! Змеюга!
– А ты - живоглот! Не зря с Сопией снюхался!
– Брешешь! Я - за
– Ты?!
– Она остановилась, лицо ее исказилось от брезгливости.
– За коммуну, говоришь?.. Ты, банда? Ну, убивай! Ничипора убили и меня убивай!
Кровь ударила Степану в лицо.
– Эй ты, кто твоего Ничипора убивал!..
– Такие, как ты, живоглоты, паны, ироды!
Степану дух перехватило. Бросил вилы наземь. Долго не сводил с нее удивленного взгляда.
– М-меня так?! Две раны... контузия...
– Ты себе одну конфузию имеешь - Сопию, а у меня три конфузии голодных! Да еще мать сухорукая!
– А огород? А поле?..
– А пахать - ногтями? По стерне сеять? Много уродит? Да и за боронки вам, живоглотам, плати!
– Да погоди, говори толком!.. А комбед? А каведе*?
_______________
* К В Д - касса вазимодопомоги (взаимопомощи).
– Твой комбед сам после рождества зубами щелкает... Ну, дадут пуд, ну два... Где возьмут больше?.. А твое каведе задаром не дает... Ты за меня, что ли, отдашь? Небось не ко мне в приймы пошел, а к Сопии. Потому как богатейка!..
– Да какая она богатейка!..
– с досадой произнес Степан.
– Как и все...
– А поди ж, паляницы наминает до нового... Да салом тебя кормит, чтоб рядом с нею не спал, как чурбан! А мне вот приходится у вас, живоглотов, воровать! Воровать!.. О боже милосердный!.. Ты думаешь, легко это воровать? Да эти снопы на себе нести... Носить бы тебе мое горе до смерти!
– Погодите, погодите... Не тарахтите... Ну, тише, говорю!.. Кабы я знал!..
– Степан порывисто снял с ее плеч сторновки и в сердцах отбросил прочь.
– Погодите, дайте сказать!.. Если б я знал, говорю!.. Слышьте, будьте добры, простите меня, дурного! Совсем ума решился, послушал жинку... Ну, побейте, если хотите, все стерплю!
– Пусть тебя гром побьет!.. Ой, да каждый из вас на твоем месте так же поступил бы... Потому как у богатого и сила, и правда... Ну, дожить бы мне, чтоб на вас, куркулей, еще одну революцию...
– Говорите, говорите что хотите! Все говорите! Все, что наболело. Но только я теперь вас без помощи не оставлю. Вот придет пора сеять - и вспашу и засею. Чтоб у меня язык отсох, если брешу!
Женщина печально покачала головой.
– Ой, сколько на свете добрых! Да только не хватит вас на всех вдов, да калек, да убогих! А говорили - революция вам все даст!..
– Ну что мне делать?
– Если б я знала!..
– Простите, прошу!
Женщина долго молчала.
– Бог простит...
– вздохнула.
– Да и вы, человек добрый, простите меня!
– Так пойдемте вместе. Я сам понесу ваше рядно с житом до села. Как-никак, а фунтов десять будет.
Женщина не ответила, только всхлипнула. Брела поодаль, маленькая и настороженная, как диковатая девчушка.
– Сопии скажете?
– спросила исплаканным голосом.
– Нет.
– Так не говорите. А не то в пух разнесет. А я уж больше никогда, никогда не пойду. Пусть и погибну с детьми.