Звезды-свидетели
Шрифт:
— Из-за тебя погиб Дима, ты хотя бы это понимаешь?! Из-за тебя, стерва! — произнес он тихо, но чувствуя, что стены начинают вращаться вокруг него, а пол просто уходит из-под ног. Он поднялся и пошел прямо на нее, желая только одного — чтобы она исчезла прежде, чем он ударит ее. Но так получилось, что он прошел мимо нее — или сквозь нее, — он ринулся в кладовку, включил свет, нашарил за банками тяжелый сверток, достал его, развернул ветошь и увидел маслянисто блеснувший металлом пистолет. Вспомнились слова Рубина: «Говорят, он как-то странно и страшно ушел из жизни». И Герман ему ответил (это было всего лишь несколько часов тому назад): «Ушел и ушел, что теперь об этом говорить?» Разве он мог предположить,
Он взял пистолет, повернулся, чтобы вернуться в кухню, где он оставил ее, девушку, о которой так ничего и не узнал, вернее, о которой он знал только две вещи — то, что Дима любил ее без памяти, и то, что она убила его, — и вдруг понял, что идти-то никуда не нужно: она стояла совсем близко, лицом к нему, и глаза ее, полные слез, смотрели на него в упор и словно просили о чем-то.
Детали этой разрозненной истории, подлинной истории Лены Исаевой (он мгновенно вспомнил, как звали девушку Димы Кедрова), решившей вернуться в свое прошлое — с его помощью, постепенно вставали на свои места. Герман очень отчетливо понял, каким образом она оказалась в его машине. Ведь это Дима когда-то показал ему супермаркет, там он всегда покупал продукты. Неудивительно, что, решившись залезть в машину Германа, она точно знала, где его искать, потому и выследила. Потом эта ее фраза, когда он спросил, все ли у нее в порядке (перед сном, кажется, в один из тех тревожных вечеров), она ответила странной фразой: «Да, да, не волнуйся. У меня все в полном порядке, не считая нескольких трупов и одного предательства, которое и предательством-то и не назовешь. Так… ошибка».
Кто кого предал? Она предала Диму, и тот ушел из жизни. Ошибка! Она же изменила человеку, который любил ее больше жизни, боготворил ее, ради нее построил этот дом! Он создал для нее рай. На последние деньги. На всесвои деньги. Он, бедный сценарист, неоцененный, как это всегда бывает, при жизни. И понятый лишь после смерти.
В голове у Германа крутилась еще одна фраза, оброненная «Ниной». Фраза насторожила его, но о ней он благополучно забыл. Тема вишни! Опять вишни! Вероятно, в этом доме любили вишню. Кажется, они собирались пить чай, и Нина принесла банку с вишневым вареньем. Он спросил ее тогда, откуда варенье, и она ответила — из кладовки. «Ты не знаешь, что у тебя там есть?» — «Думал, знаю. И что это за варенье?» — «Вишневое». — «С косточками?» — «Обижаешь, без косточек!» Так могла сказать только хозяйка! А он вновь не придал значения ее словам!
И все это он наконец вспомнил, стоя в кладовке с пистолетом в руке, не зная наверняка, заряжен он или нет. Когда-то давно Дима сам показал ему пистолет и сказал, что держит его в доме на всякий случай, все-таки лес вокруг, мало ли какие непрошеные гости могут сюда заявиться.
Зачем Дима обзавелся пистолетом? Во всяком случае, не для того, чтобы застрелить ставшую ему ненавистной Лену Исаеву, которая — прекрасно осознавая, рядом с каким человеком она живет, — легко изменила ему, растоптав его чувства. «Это не сплетни, старик, — сказал Дима Герману по телефону за день до своего ухода. — Я сам, лично видел. Они оба были голые! Тут нет никакой ошибки. Я же сценарист, я, сам знаешь, сколько разных историй в свое время придумал на эту тему. Люди могут попасть в различные ситуации, связанные с раздеванием: кто-то промок под дождем, на кого-то что-то пролили, и человек, оказывается, вынужден снять одежду, и так далее. Но то, что увидел я… Гера, это очень больно! Сейчас зима, страшный мороз, а они — голые, в постели! Я же не идиот! Или точно — идиот. Уже теперь и не знаю».
Герман знал, что у девушки его друга
Но он же знал, знал, что Дима — именно такой, и все равно не приехал к нему, не увез из этого дома, где все напоминало Кедрову о его возлюбленной. А ведь Герман мог предположить такой исход, если бы… Если бы он знал! Но кругом все только и делают, что изменяют друг другу. И женщины, и мужчины. И если бы из-за измен все принимали решение — расстаться с жизнью, то численность населения земного шара заметно сократилась бы.
Так зачем он взял в руки пистолет? Это же не игрушка. Это оружие, способное лишить человека жизни.
— Что ты хочешь сделать? Убить меня? — спросила она насмешливо и как-то очень нехорошо улыбнулась. Он захотел врезать ей, но в его правой руке был пистолет. Он не мог ее ударить.
— Ты — шлюха, ты спала не только с тем типом, с кем Дима застал тебя в санатории! Твоим любовником был и Рубин! Я только сегодня видел твою фотографию, с которой он носится, как со святыней! Скольким еще мужикам ты заморочила голову? И вообще, зачем ты ко мне пришла?!
— Чтобы заставить тебя отдать мне этот дом. Он не твой! И мне противна мысль, что ты здесь живешь! Всем тут пользуешься! Здесь все — мое! Я покупала это с любовью — все чашки, тарелки, простыни. Это мой мир, наш мир — мой и Димы!
— Ты убила его, ты убила моего друга… Уходи, пока я не застрелил тебя!
— А… Так все-таки и ты способен убить человека? Даже ты, жалкий хлюпик, только и умеющий, что кропать свои никому не нужные песенки, в силах убить кого-то?! Женщину?!
— Ты не женщина, ты — гадина, змея! Ты морочила мне голову несколько дней! Ты пробралась в мой дом…
— Ошибаешься — в свойдом!
— Ты, чтобы войти ко мне в доверие, использовала в своих целях настоящие трагедии… Ты глумилась над ними! Ты заставила меня поверить в то, что сама борешься со злом, в то время как ты и есть — само зло!
— Ну! Стреляй! Стреляй! Ты — полное ничтожество! Думаешь, я не понимаю, зачем тебе понадобилось купить этот дом? Да ты просто-напросто спрятался ото всех, чтобы никто не догадался о твоем творческом бессилии! Ты — импотент! К тому же — просто дурак, поверивший во все эти небылицы, которые я тебе понарассказывала!
Он вдруг услышал голос Вероники: «А ты, Гера… способен на убийство?» — «Не знаю. Быть может, поэтому я и могу предположить, что способен убить. В определенном состоянии души».
Что же это за определенное состояние души? Что он этим хотел сказать? Что он еще не знает себя, не ведает, на что он способен? И никто не знает о нем ничего, кроме того, что он способен писать музыку? А потому, если он даже сейчас и убьет ее, это воплощенное зло, то никто никогда на него не подумает.
Она так цинично рассуждала о зле и о том, что считает себя вправе распоряжаться чужими жизнями, так почему бы и не задать ей вопрос — имеет ли она сама право на жизнь?
— Разве ты — не само зло? Разве ты не понимала, что творишь? Неужели Дима не стоил твоей любви и верности?