Звезды в моих руках
Шрифт:
Ни одной девчонке я не говорил столько слов, сколько говорю сейчас ей. Она честна со мной, а я – с ней. В отношениях ведь главное – доверие, верно?
– А что насчет тебя, Аля?
– Меня?
– Ты любишь меня?
– …сейчас два часа ночи, Жора. Я устала и хочу спать. – Она сбрасывает звонок, оставляя меня в отчаянии.
Глава 28. Жора
Сквозь сон до меня доносятся обрывки непонятных фраз. Звучат женский и мужской голоса, оба знакомые. Поднимаю руки и разлепляю тяжелые веки – заснуть удалось только перед рассветом. Мать стоит
Я заплатил Васе раза в два-три больше, чем он получает в больнице. Он должен сейчас рвать задницу ради дополнительной платы. Когда еще ему попадется такой щедрый человек, как я? Ему вообще повезло, что именно мы с матерью оказались его соседями и что скорая привезла ее именно в ту задрипанную клинику.
Поворачиваюсь на бок и утопаю щекой в мягкой подушке.
Когда я встаю, в ресторане гостиницы уже подают бранч. Потягиваюсь до хруста, быстро делаю зарядку и ухожу в душ. Чищу зубы до блеска, оттягиваю губы пальцами и осматриваю в зеркале. Подчищаю труднодоступные места зубной нитью. Пользоваться ею меня научил папа незадолго до развода с матерью. Хоть что-то полезное он мне оставил «в наследство», кроме генов.
Выхожу из номера, закрываю дверь на ключ и спускаюсь в общий зал. Туристов почти нет, из кухни доносятся вкусные запахи выпечки, салатов и другой еды, от которых текут слюни. Занимаю столик, делаю заказ. Мне приносят несколько блюд, настолько горячих, что виден пар. Поздний завтрак сменяется десертом и чашкой крепкого чая.
Мать появляется под руку с Васей. Я чуть не оплевываю свой столик. Кажется, вот-вот из ушей повалит пар, а чай попадет в горло и я задохнусь с перекошенным от ненависти лицом. Пока я борюсь с приступом кашля, Вася отодвигает стул для матери и помогает ей усесться. Они недалеко от меня, но мать сидит ко мне спиной.
Сжимаю кулак, сплевываю чай в кружку и со слезящимися от першения глазами откашливаюсь, пока наконец не вдыхаю свободно. Ладно, успокаиваю себя, стискивая под столом колено, ладно. Вася не просто так это делает, я вынужден ему довериться. То, что она прошла с ним под руку, еще ничего не значит. Просто этикет.
Мы с матерью долгие годы ругались, кричали друг на друга и плакали. Чаще всего истерию приписывают женщинам. Ха-ха, говорят, это же «бешенство матки». Но я – такой же истеричный, как моя мать…
Между нашими столиками приличное расстояние. Не слышу, о чем они говорят, но хочу верить, что ни о чем интимном. Что Вася не разболтал матери мой план и что все это не обернется против меня. Отчего-то трясутся руки.
Пересаживаюсь за другой столик. Едят пирожные и улыбаются: то по очереди, то синхронно. Мать смеется, прикрывает рот рукой, вытирает губы салфеткой. Они флиртуют!
Хочу перевернуть столы, устроить матери скандал, как обычно делает она. Ни с того ни с сего, при чужих
Сжимаю углы стола, натягивая белую скатерть. Слышу, как потрескивает ткань. Мать игриво проводит ладонью по руке Васи, у него на лице дежурная улыбка. Естественно. Инициатива всегда исходит от моей матери. Она приподнимается, Вася повторяет за ней. Упершись в стол, мать тянется через него к щеке Васи, ее губы так близко к нему…
– Ты опять за свое? – Оказываюсь возле их столика. Лица матери и Васи выглядят озадаченными, даже удивленными. – Ты просто не можешь не искать себе парня на ночь, да?
– О чем ты говоришь, Георгий? – Неловко улыбаясь, она подходит ко мне и одергивает за плечо, шепчет на ухо: – Не веди себя так перед чужими людьми. Вернемся в номер – я с тебя три шкуры спущу.
– Да плевать мне, что ты будешь делать! – кричу и отталкиваю ее. Мать едва не падает, но Вася вовремя подхватывает ее. – Ты просто всегда была шлюхой, поэтому отец от тебя и ушел!
Взгляд матери становится холодным и разочарованным. Он бьет больнее всех ее слов, всех унижений и тычков в сторону отца. Едва мать открывает рот, разворачиваюсь и убегаю на улицу.
Снаружи холодно. На мне только темно-синяя кофта с длинными рукавами, светло-голубые джинсы и белые кроссовки. Иду к пляжу, растирая плечи. Со мной ничего не случится, если пару минут побуду на свежем воздухе.
Когда я выхожу за ворота гостиницы, меня окликает мать. Она идет за мной в легком костюме и шлепках на босу ногу.
– Георгий! Немедленно остановись!
Иду широкими шагами, чтобы матери было тяжелее меня догнать. На горизонте виднеется море. Хватит с меня ее тупых правил. Никаких больше ужинов, уборок и стирок. Я устал. Хочу жить, как обычный подросток! Я не бросил ее, в отличие от отца, и все эти годы тащил на себе, помогал протрезветь, подготавливал чистую одежду, гладил ее, драил полы, чистил обувь, как сапожник. Я пытался быть идеальным, но мои старания растоптали, а желание быть полезным обратили в ненависть. Все превратилось в каторгу, будто я попал в ссылку в своем же доме.
– Георгий!
Море все ближе. Его волны бьются о берег с грозным шумом, небо мрачное, ветер соленый и промозглый. Идеальное место, чтобы разбить кому-то сердце.
Будет очень холодно? Останавливаюсь и оглядываюсь. У матери стучат зубы, она подрагивает, но все равно идет за мной. За ней – Вася с теплой одеждой в руках. Для нее и для меня. Ступаю на мокрый песок. Подошва кроссовок вязнет в остатках водорослей. Накатывающие волны облизывают обувь, смачивают ее. Ноги холодеют.
– Остановись, не делай этого, – кричит мать. – Пожалуйста!
Манипулятор – вот кто она. Думает, что ее мольба заставит меня дрогнуть и все закончить. Но я знаю ее слишком хорошо, чтобы остановиться. Поэтому набираю воздуха в грудь и захожу в море.
Щиколотки, колени, пах, поясница – все охвачено ледяной водой. Тело трясет. Сейчас не лето, когда вода теплая и приятная. Сейчас самое опасное время.
Оборачиваюсь. Мать стоит на берегу, Вася накидывает ей на плечи пальто, она складывает руки рупором:
– Жора, вылезай! Ты так заболеешь!