Звезды в озере
Шрифт:
— Да я ведь ничего особенного не говорю. Молод еще парень.
— Конечно, молод. Хуже, когда старый, да фальшивый.
Он остановился и подождал, пока они прошли вперед. Медленно тащась позади, он поровнялся с Рафанюком.
— Ну что? — обернулся тот к Хмелянчуку.
— Да ничего.
— И времена ж наступили…
— Времена как времена… Ничего, кум, хуже будет. О земле поговаривают.
— А пусть… что у меня, усадьба, что ли?
— Усадьба не усадьба, а хозяйство
— Ну уж этого не будет! — возмутился Рафанюк. — Грабеж, значит? Какая-никакая власть, а порядок должен быть.
— Разные бывают порядки, — медленно процедил Хмелянчук. — Вот и об этих свадьбах поговаривают…
Рафанюк вздрогнул. Хмелянчук знал, чем его пронять! Ведь тот был почти на тридцать лет старше Параски.
— И что вроде бабам теперь другие права…
— Что за другие права? Раз муж, так он есть муж!
— Э! — поморщился Хмелянчук, — подождите, кум, как оно еще обернется… Вот думаю, что, к примеру, кабанчика лучше зарезать, а сало припрятать…
— Думаете, так лучше?
— Да вот, подумываю…
«А может, и лучше, — соображал про себя Рафанюк. — Может, и лучше».
Они медленно шли по дороге. Впереди уже никого не было видно. Рафанюк вдруг остановился и взглянул на Хмелянчука широко раскрытыми выцветшими глазами.
— Боже милостивый, что-то еще будет, что будет?
— Поглядим. Я так полагаю, что после этих ихних выборов они себя покажут.
Рафанюк вздохнул и, не прощаясь, свернул по тропинке к своей хате.
После выборов по деревне неизвестно откуда поползли слухи. Они проникали всюду, добирались до каждой хаты. Громко никто ничего не говорил, однако все знали, что в Курках, за Паленчицами, уже отбирают скот: подряд каждую корову, каждого теленка. Бабы клялись на ухо одна другой, что это верно. Придут, перепишут — и больше ты им не хозяин. И ничего не поделаешь, хоть расшибись.
— Как же так? — дивилась Пискориха. — Только что сами давали. И я ведь получила коровенку из усадебных. А теперь вон что говорите?..
— А теперь, видно, опять по-иному…
— Вот и Хмелянчук говорил, что они так только, спервоначалу, а уж потом покажут… Вот теперь выборы-то прошли, они и…
— Говорил Хмелянчук, говорил, я сама помню…
Акции Хмелянчука поднимались. Его уже не обходили на дороге. То один, то другой вступали с ним в разговоры, расспрашивали:
— Ну, как вы полагаете, что теперь будет?
И Хмелянчук отвечал. Осторожно, продуманно, полусловами.
Когда распространились слухи о скоте, бабы тоже побежали к нему. На этот раз Хмелянчук испугался. Он сказал об этом только одному Рафанюку, да и то давно, а теперь пущенный им слух возвращался к
— Ничего я не знаю. Не иначе, как пустая болтовня. Выдумки просто, я полагаю…
Мультынючиха только качала головой:
— Знает Хмелянчук, знает что-то, хитрая лиса, только сказать не хочет! Уж я его знаю! Знаю, что он всегда говорил, а теперь на — совсем другое! Не зря это он так!
— А что мне? — пренебрежительно, с напускной беззаботностью сказала Гудзиха. — Не было у меня коровы — жила ведь, а заберут ту, что дали, — ну опять без коровы останусь, только и всего, — рассмеялась она.
Олексиха неодобрительно взглянула на нее:
— Старуха уж вы, а все ума не нажили. Такое скажете…
Паручиха ни словом не приняла участия в разговоре. Но, вернувшись домой, она зашла в хлев и присела на колоду.
— Что ж теперь будет, родная ты моя? — обратилась она к корове. Корова покосилась на нее большими коричневыми глазами, спокойно продолжая жевать.
— Неужто заберут тебя у нас?
Паручиха раза два шмыгнула носом и прижалась лбом к теплому, гладкому коровьему боку.
— Что же это будет, Пеструха?
В стойле было тепло, пахло навозом, сонно жужжали последние осенние мухи.
«Как же так? — смятенно думала она. — Дали, позволили самой выбрать, а теперь отнимут?»
Думалось, словно сквозь сон, и, наконец, она в самом деле задремала, прислонившись головой к коровьему боку. Разбудил ее кто-то из детей:
— Матушка, что это с вами? Спите?
— Не сплю, нет, — ответила она, протирая глаза. — Боже милостивый, неужто и вправду заснула?
Ей вспомнился давешний разговор. Она энергично высморкалась и, не обращая внимания на окруживших ее ребятишек, отправилась к Овсеенко. Не стучась, вошла в канцелярию. Овсеенко, с трудом разбиравший какое-то письмо, поднял глаза на вошедшую.
— Чего вам?
Она остановилась перед столом.
— Да я вот пришла спросить… Насчет этого скота.
— Какого скота?
— Насчет коровы.
— Какая опять корова?
— Да насчет моей Пеструхи-то. Вот которую вы мне дали из помещичьих.
— А что с ней, с вашей коровой?
— Пока вроде ничего. Вот я и пришла спросить, есть у нас советская власть или нет?
Овсеенко удивленно посмотрел на нее:
— Вы что, спятили?
— Не спятила я. А только спрашиваю, что же это за порядки такие — сперва давать, а потом отнимать? Это что же за насмешки над бедной вдовой! Вы, что ли, моих детей кормить будете, когда корову заберете? Да и на что вам она, эта коровенка?
— Да кто у вас собирается корову отнимать?