Звезды в озере
Шрифт:
Они медленно, будто священнодействуя, прихлебывали. Широкое лицо попадьи покраснело. Самовар тихонько шумел.
Наконец, поп отставил стакан.
— Ты бы, Ефросинья, пошла на кухню, поглядела бы, что там, — сказал он вдруг, сурово и пристально взглянув на жену. Она зашлепала к дверям, раскачивая широкий колокол юбки. Поп встал и проверил, плотно ли закрыта дверь.
— Не прикроет, а там шатаются, и в сени и в кухню заходят. Долго ли до беды! Уж сам с собой
— Конечно, все может случиться, — согласился Хмелянчук.
Самовар тихонько шумел потухая. Горела висячая керосиновая лампа под большим абажуром из разрисованного цветами пергамента. Поп подсел поближе к Хмелянчуку.
— Ну что, есть какие новости? — шепотом спросил он, озираясь на занавешенное окно. — Об этих… о колхозах ничего не говорят?
— Нет. Не раньше, чем к весне. За Синицами, говорят, собираются колхоз этот ихний устраивать, а здесь нет. Так Овсеенко говорил.
— Да-а… Это нехорошо, — сказал поп.
Хмелянчук изумился:
— Почему нехорошо?
— Да ведь если бы колхозы поделали, сразу бы у людей в головах прояснилось. Только что дали им землю — и опять ее отдавать. Небось не понравилось бы.
— Верно! — обрадовался мужик. — Ясно, не понравилось бы.
— Ну видишь… Вот ты и поговори с людьми об этих колхозах.
— Это, значит, насчет чего же?
— Ну, что будут организовывать колхозы. Мол, не сегодня, так завтра…
— Я поговорю, — согласился Хмелянчук. — Только трудно это.
— Тебе легче моего. Все-таки поп, сам понимаешь.
— Да это-то так, — подтвердил мужик, кивая рыжей головой. — Поговорить можно.
— Вот, вот, уж ты там знаешь, как говорить… Только осторожно.
— Известно, осторожно. Сейчас все из-за угла друг за другом подсматривают. Того и гляди в беду попадешь.
— С осадником говорил?
Хмелянчук вздрогнул и искоса, испуганно поглядел на попа.
— С каким осадником?
— То есть как это с каким? С Хожиняком.
Поп рассердился:
— Что это ты дурака-то валяешь? Известно ведь, что осадник здесь.
— Дома его нет.
— Дурак он, что ли, дома сидеть? Ведь всем известно, что это он стрелял в Паленчицах! Я-то знаю, что он где-то тут поблизости… Крепкий человек! Быть того не может, чтобы ты с ним не поговорил, уж я знаю. Чего ты меня-то опасаешься?
— Ну, говорил, — неохотно сознался Хмелянчук.
Неизвестно почему, его вдруг взяло сомнение. Он испытующе глянул в лицо попу. Но темные глаза смотрели из-под густых бровей по-всегдашнему. Хмелянчук немного успокоился, хотя в глубине его души осталась еще тревога, отражавшаяся
— Ну как у них? Делают что-нибудь?
Хмелянчук снова встревожился:
— Да вроде делают… Понемножку…
— Правильно, правильно, — обрадовался поп. — Только осторожно, потихоньку… Сразу ничего не сделаешь! Обязательно надо поосторожнее.
Хмелянчук воспринял последние слова как предостережение и стал еще медленнее цедить слова. Он не сказал попу, что Хожиняк с некоторых пор пропал из виду, как сквозь землю провалился.
— А что же они? Как полагают?
— Да откуда я могу знать? Ясно-то он не сказал, этот Хожиняк. Они тоже вроде опасаются.
— Всякий опасается, — понимающе вздохнул поп. — Всякий! — повторил он и так стукнул костяшками пальцев по столу, что зазвенели пустые стаканы. — А в деревне?
— В деревне-то? Это как сказать… Один так, другой этак…
— Ты только гляди в оба. Этот Овсеенко, как он к тебе?
— Да вроде хорошо. Только ведь с ними никогда не знаешь твердо.
— Иванчука бы держать от него подальше.
— Петра-то? Петр, это да. Всех он хуже.
— Конечно. Как был всегда паршивой овцой, так и остался. — Поп рассердился, и вся кровь бросилась ему в лицо от какого-то воспоминания. — Неверующий, никакого почтения к слуге господню, никакого! — Он снова стукнул пальцами по столу, и снова задребезжали стаканы.
— Овсеенко к нему не очень…
— Не понять всего, — вздохнул поп. — В тюрьме он тогда сидел вроде за них, а теперь…
— Счеты там у них промеж себя какие-то, — объяснил Хмелянчук.
Отец Пантелеймон грустно покачал головой:
— Ну и хорошо. А ты за ним присматривай. Чтобы он нам хлопот не наделал.
— Уж я, батюшка, присмотрю.
— Ну и хорошо… А про свадьбы ничего не говорили?
— Ничего не говорили.
— Это они исподволь, постепенно хотят. А ты расскажи людям, как это у них. На три месяца брак, на два. Оставит женщину с ребенком и уйдет к другой. И опять свадьба. Кощунство одно.
Хмелянчук лицемерно качал головой, вспоминая, что рассказывали на этот счет о самом попе, но ничего не сказал.
— И вообще, того… Поговори с мужиками. Пусть знают.
— Я и то разговариваю.
— Ну вот. И с осадником поговори, только пообстоятельней. А то что ж мы одни-то? А учить в школе по-каковски будут?
— По-украински.
— Ишь ты, по-украински. Как мужика-то по шерстке гладят, — бормотал поп, почесывая в патлах. — По-украински…