Звезды в твоих глазах
Шрифт:
Я запихиваю эти мысли в самый дальний уголок мозга и сотворяю на лице вежливую улыбку, которой обычно приветствую пациентов. Но когда вижу, кто направляется к столу, она тут же блекнет.
Князь тьмы собственной персоной, Леннон Макензи.
Моя первая мысль: Что он, нахрен, здесь делает?
В клинике он не появляется никогда. Никогда, то есть вообще. Последний раз он переступал порог этой приемной где-то год назад.
Моя вторая мысль: БОЖЕ
Божечка, если Ты есть на небе, ниспошли мне дар путешествий во времени, чтобы я могла отмотать часы назад и напрочь избежать этой кошмарной ситуации. Я медленно зажмуриваю глаза, надеясь, что Леннон исчезнет, когда я открою их вновь, но не тут-то было. Он и его слишком высокое тело – не смей думать о его обнаженной груди – по-прежнему занимают по ту сторону стола слишком много места.
– Привет, – говорит он.
Его слова звучат чуть ли не вопросом.
Я подумываю о том, чтобы вздернуть подбородок и ничего не сказать, то есть повторить то, что он сам проделал со мной, но потом решаю, что это для меня слишком мелко.
– Доброе утро, – официальным тоном отвечаю я.
Без всяких улыбок. Он не заслуживает тратить на него силы.
Он опускает глаза. Затем сжимает руку в кулак и пару раз медленно постукивает им по столу, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы… будто не зная, что сказать. Или знает, но на деле не хочет ничего говорить.
– Ладно… – наконец произносит он.
– Ладно, – соглашаюсь я.
Он что, избегает смотреть мне в глаза? Ощущение такое, будто он сейчас швырнет на стол динамитную шашку, а сам рванет к двери. Теперь я понимаю, почему говорят, что напряжение можно даже резать ножом.
Неужели он больше ничего не скажет?
Может, он явился сделать мне предъяву?
И как тогда быть мне?
– У меня и в мыслях не было за тобой подглядывать, – выпаливаю я в свою защиту, – просто настраивала телескоп. Он побывал в ремонте. Недавно. Его недавно отремонтировали. Вот я его и проверяла.
Эй, а ведь теперь он на меня смотрит. И по его лицу разливается что-то сродни ужасу. Или потрясению. Может, он считает меня идиоткой. Ну почему я не могу читать его мысли? И почему он ничего не говорит?
– И почти даже ничего не видела, – настойчиво гну свое я.
Он медленно кивает.
– Точнее, не почти, а совсем ничего, – поправляюсь я, – всего лишь проверяла телескоп.
– Ты это уже говорила, – отвечает он, кося на меня прищуренными глазами.
– Прости, я хотела сказать, что мне не за что просить прощения, я ничего такого не сделала.
– Конечно же не сделала.
– Это вышло случайно.
– Я так и понял.
Мой
Отведи глаза! Отведи, тебе говорят! Слишком поздно. Он меня поймал. В который раз.
ЧТО ЭТО СО МНОЙ?
– В общем, – говорит он, кладя на стол стопку конвертов, будто между нами не случилось ничего плохого, – мне велели зайти и отдать вашу почту. Ее утром принесли в наш магазин.
О господи.
Мне с огромным трудом удается сдержать мучительный стон, клекочущий в глотке. Ну зачем, зачем я только открыла рот?
– Э-э-э… спасибо.
Я пододвигаю к себе одним пальцем письма и пытаюсь собрать остатки гордости.
– Они, похоже, запечатаны, и я надеюсь, что на этот раз, ребята, вы не вскрыли их по ошибке.
Он подергивает себя за ухо. На свету сверкает несколько облупившийся черный лак его ногтя.
– Она правда не собиралась открывать тот конверт. Я тогда тоже там был.
Вот тебе и кусочек дерьма в качестве вишенки на торте. Он все знает. Да и как иначе. Мне что, такая возможность даже в голову не пришла? Я что, ее не обдумывала? Но это никоим образом не останавливает нахлынувшую на меня волну смущения. Я аккуратно складываю письма, избегая смотреть в его осуждающие глаза.
– Слушай, – говорит он неожиданно мягким голосом.
Я поднимаю глаза и вижу на его лице странное выражение. Не могу сказать, жалость это, нежность или же нечто совсем другое. Однако меня охватывает ощущение, что ему известно нечто такое, чего не знаю я, от чего мой пульс, движимый паникой, бьется еще быстрее.
Дверь клиники распахивается, и внутрь влетает отец:
– Я забыл…
В этот момент он видит Леннона и в нерешительности останавливается. Его брови сходятся в темную точку на переносице.
– Какого черта ты здесь делаешь?
Леннон поднимает руки, будто сдаваясь, но в его лице явственно читается неприкрытый вызов.
– Просто принес почту, любезный.
– Я тебе не любезный, – произносит отец звенящим от досады голосом.
– Возблагодарим Господа за его мелкие благодеяния.
– Ты бы вел себя уважительнее.
– Хорошо, буду, но только после вас, – язвительно отвечает Леннон и добавляет: – Сэр.
Однако, кроме вежливости, в этом слове больше нет ничего.
Я не знаю, что делать. Во-первых, зачем Леннон вообще сюда явился? Он же знает отца. Чтобы не нагнетать обстановку, встреваю в их разговор:
– Леннон принес нашу почту, которую по ошибке доставили им.
Но отец меня будто не слышит. Он лишь тычет пальцем в пол и говорит:
– Чтоб ноги твоей здесь больше не было! Это моя частная собственность!