Звезды в твоих глазах
Шрифт:
У входа красуется большая касса, но Леннона за ней нет, поэтому я смотрю по сторонам, пытаясь узреть его в этом огромном торговом зале. Потом под деревянными балками, тянущимися по высокому открытому потолку, пробираюсь по проходам, забитым пластмассовыми террариумами, искусственными растениями, бесконечными товарами для содержания земноводных: термостатами для регулирования температуры в резервуарах, кормом и гамаками для ящериц. Посреди магазина в огромной клетке красуется ствол старого, сухого дерева. На его голых ветвях
И в этот момент я вижу Леннона.
Он стоит в клетке с гигантской зеленой игуаной, устроившейся у него на плечах.
– Ее зовут Мария, – говорит Леннон малышке, которая стоит снаружи, прижимаясь носом к защитному стеклу, – она из Коста-Рики.
– А сколько ей лет? – спрашивает девочка.
– Пять, – отвечает Леннон.
– Столько же, сколько тебе, – напоминает ей мама.
На девочку все происходящее производит надлежащее впечатление.
– И она живет здесь?
– В ее распоряжении целая клетка, – утвердительно отвечает Леннон, – она почти четыре фута в длину, поэтому, чтобы гулять, ей требуется много места. Хочешь, я покажу тебе ее хвост?
Он низко наклоняется по ту сторону стекла, чтобы она могла бросить взгляд.
Девочка смотрит, широко распахнув глаза, восторженно, но вместе с тем и с опаской.
– А она не укусит?
– Если ее напугать, то да, – говорит Леннон, он вкрадчиво что-то говорит большой ящерице, снимает с плеч и кладет на платформу наверху, где она сворачивается вокруг какого-то тропического растения в горшке. – Она позволяет брать себя в руки только очень немногим друзьям. Нужно немало времени, чтобы она поверила человеку и стала его к себе подпускать. Но если ты полюбуешься ею, стоя по ту сторону стекла, Мария возражать не будет.
– А я могу купить ее и держать у себя дома?
Леннон делает вид, что обдумывает ее вопрос.
– Ей требуется много места, к тому же мы будем грустить, лишившись возможности каждый день видеться. Если тебе нравятся ящерицы, лучше возьми в качестве домашнего животного зеленого анолиса или же леопардового геккона. О них совсем нетрудно заботиться, особенно если твоя мама не против покупать живых насекомых…
Он бросает быстрый взгляд на мать, которая решительно качает головой.
– Или же можешь просто приходить сюда и навещать Марию.
Девочка задумчиво размышляет, мама в восторге показывает парню вытянутый вверх большой палец руки. Его лицо расслабляется, на нем появляется теплая улыбка. Я уже сто лет не видела, чтобы он так улыбался. Мило и по-мальчишески. В моей груди вдруг разливается тупая боль.
Не смеши людей, говорю я себе и загоняю поглубже внутрь нежелательные эмоции.
Мать благодарит Леннона и ведет дочь в отдел
– Привет.
Парень резко оборачивается, видит меня, от удивления дергает головой и бросает взгляды по сторонам, будто его могут окружать скрытые камеры: еще настороженнее девчушки, опасавшейся, что ее укусит игуана.
– Что случилось?
– Я возвращалась домой после обеда и увидела твою машину, – говорю я с таким видом, будто заглянуть к нему для меня самое обычное дело.
Будто я вот уже какой месяц подряд не стараюсь избегать ходить по этой стороне улицы, чтобы случайно с ним не столкнуться.
Он принимает оборонительную позу и скрещивает на груди руки:
– Надеюсь, ты явилась не для того, чтобы вручить мне ордер на арест за вторжение в частные владения?
Я внутренне содрогаюсь:
– Мой отец…
– Придурок?
– Он переживает…
– Значит, вот как это теперь называется, – фыркает Леннон.
– Послушай, ты бы тоже бесился, если бы твой бизнес покатился в тартарары после того, как клиенты побежали быстрее крыс с тонущего корабля.
Он задумчиво издает тихий звук, который пробивается сквозь стекло, расшвыривает в разные стороны мои мысли и творит в груди странные, нежелательные вещи. Примерно такое же ощущение возникает, когда по дороге катит большой грузовик. Видеть ты его не видишь, но зато чувствуешь, и это вызывает в твоей душе подозрения без всякой зримой причины.
– По правде говоря, это неправильно, – выговаривает мне он, – в оригинале фраза звучала так: «Когда дом вот-вот развалится, его покидают все мыши».
– Да? Я бы на твоем месте лелеяла самую искреннюю надежду на то, что этого никогда не случится, не забывай – мы все торчим в одном и том же здании, – говорю я, его никому не нужное умничанье меня неожиданно бесит. – Если мы развалимся, обломки могут накрыть и ваш магазин. И где тогда окрестные извращенцы будут покупать себе анальные пробки?
– Чего не знаю, того не знаю.
Он хватается руками за деревянные прутья клетки, наклоняется, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и прижимается лбом к разделяющему нас стеклу. От его одежды исходит чистый, солнечный, мучительно знакомый запах. Запах Леннона.
– Наверное, отправятся в тот же магазин, где твой папочка покупает штуковины, которые ему самому засовывают в задницу. Кажется, это рядом с конторой под названием «Мы – прелюбодеи».
Во мне вскипает ярость:
– Да ты… – начинаю я, но вдруг понимаю, что говорю слишком громко, наклоняюсь к стеклу и понижаю голос: – Не говори никому об альбоме с фотографиями.
– Мне почему-то кажется, что каждый, у кого есть функционирующий измеритель количества дерьма, и так знает, что он подонок.