Звуки Азии
Шрифт:
Он оглядывается на мир
даже ночью – а вдруг идёт
из созвездия Альтаир
к солнцу медленный пароход?
По каналу скупых щедрот
проходя за верстой версту,
огнедышащий пароход
с витамином В на борту.
О, подсолнух, ты весь в прыщах
и рябой к тому же лицом!
Не содержишься в овощах
и для фруктов – продукт чужой.
Твой подземный водопровод
и надземный живой насос
днём и ночью влагу сосёт
и жужжит, словно стая ос!
Но пришёл я к тебе, устав,
и коснулся горячим лбом…
Мир
в лунном кружеве голубом!
Эпифания любви, её таинственному пробуждению
Твоя рука притронулась к луне,
в реке плывущей – значит, и ко мне.
Я помню, что шепнул мне ветерок:
ты – вестница рассвета, мой урок!
Ты пробуждаешь память прошлых лет
о том, что ты – река, и смерти нет.
В твои живые струи загляну,
поймав полночный ветер и луну.
Этюд душистого табака
Ночных насекомых знаток-зазывала –
душистый табак фонтанирует запах
и формой своей граммофонной, бывало,
в каких ни бывал фантастических лапах!
Ещё медосбор не начался, к обеду
несётся в цветном размахае богиня.
О лето! О бабочки! Тени рассвета
для вас тяжелы, как чугунные гири.
Сгущается воздух в прозрачных раструбах –
заводы коллоидных клеток в порядке!
И ножки танцуют, и чмокают губы,
пыльцу осыпая на влажные грядки.
Я в этот цветник забежал на минуту
и в сон погрузился, прозрачный и лёгкий,
в котором растения славили утро
и летнего счастья короткие сроки.
Славяне ветра
Как живут славяне ветра,
знает долгая верста,
полосатая, как гетры
из тюремного холста.
Но войди в её просторы –
в сырость ночи, в трудный день –
в небеса закинут горы
снов сиреневую тень.
Кровь славянская хохочет –
ветер ей и друг, и враг,
и тесак разбойный сточен
о ступенчатый чердак.
Прозревает утром лемех
тёмно-синий пласт земли,
и меж этими и теми
тени строгие легли.
Дружба, ласковые речи
овсяного ветерка
мысли от застоя лечат,
чистят жилы на века.
Осенний лист
Перепутал дождик карты,
закружил дома и лужи.
Лист с душою музыканта
непогодою разбужен.
Не успел закончить курсы
и задать судьбе вопросы,
рыжий труженик безусый,
сын доверчивой берёзы.
Смёл
на ветру мелькнул осеннем
и, прощаясь, улыбнулся
как поэт Сергей Есенин.
В летний полдень
Танец красных поплавков –
словно гномы на ходулях,
полюбив восточный плов,
в гости к рыбам заглянули!
Леска тянется к лицу,
груз за нею волочится,
словно жалобу Творцу
пишет тень летящей птицы.
Воды в белых пузырьках –
это в ампулах больному
губка рыхлого песка
подаёт из гастронома.
На конце крючка – тоска,
красной повести чернила.
Бок живого червяка
мелюзга пошевелила.
Плеск воды отметил час
торжества для рыболова,
и улыбка родилась,
и блеснула фиксой новой.
Бабочки
От полевой епархии века
целуются два синих лепестка,
в уключине работая одной,
узнав узду и узел золотой.
Как хорошо им в домике цветка!
Сто бабочек – и вот уже река,
сто лилий – и обеденный уют,
где детям в чашках небо подают.
Но вот, чересполосицей украшен,
несётся шмель среди цветочных башен
заречной лады – матушки Европы,
где всем готовы вкусные сиропы,
и в небеса срываются, легки,
аншлаговые долгие хлопки…
О, бабочки!
Зимняя соната
За окном метель дымится,
словно в лютые морозы
на Алтай любви напиться
едут утром паровозы.
«Фиу-фиу», – свищет ветер,
а по мне дорожным эхом:
«Как в сиреневой карете
в глубину горы проехать,
где услужливые феи
и в зелёных шляпах гномы
делят лучшие трофеи
из подземных гастрономов?»
Под окном моим метели
рельсы в сказку проложили.
Неужели захотели
пригласить на бал рептилий,
горных духов, эдельвейсы,
что цветут в горах в июле,
и меня, и даже рельсы
в мир, далёкий от лазури?
И бегут живые страхи
из меня, как из вулкана,
и метель свои рубахи
сушит в небе утром рано.
День голодными глазами
ищет фрукты и печенье…
«Ладно, еду!» – в тёмной зале
огонёк зажжён решенья.
Кредит у сирени
Мой бизнес – лепесток ромашки…