... В среду на будущей неделе
Шрифт:
— А подсолнечного масла купил?
— Полбутылки. Не хотел осадки брать.
— Ну ничего, обойдемся. Хлопчику взял сладостей?
Брага кивнул утвердительно. Он нашел глазами Павлика, подмигнул ему и крикнул:
— А это тебе, пацанок!
Павлик поймал синий кулек, в котором было печенье.
— Спасибо! — сказал он боцману, а сам подумал: «То строгий, ни в чем спуску не дает, то угощает печеньем… Странный какой-то!»
С рефрижератора кинули на сейнер швартовы, и «Альбатрос» начал медленно дрейфовать [11]
11
Дрейфовать (о судне) — двигаться под влиянием ветра или течения.
«От своих мозолей рыбешка аппетитней…»
Весь следующий день от зари до заката солнца «Альбатрос» бороздил морскую гладь, но никаких признаков рыбы нигде не было видно. Глыбин не сходил с мостика, даже ел там. На сейнере царило гнетущее молчание.
Мыркин запрашивал по рации невидимые судна экспедиции, надоедал самолету рыборазведки, но пилот твердил лишь одно: «Косяков скумбрии не наблюдаю. Следите за мной в начале каждого часа и прошу не приставать».
Так было и на другой день. И лишь под вечер третьего дня Глыбин в бинокль заметил косяк скумбрии далеко в море.
Однако замет получился неудачный. Что-то острое на дне в двух местах рассекло невод. В образовавшиеся дыры скопом валила скумбрия. Мыркин в акваланге метался от одной дыры к другой, но не успевал.
Невод выбрали из воды. Выпутанную рыбу перенесли в трюм и засолили в двух кадушках. Нехотя расстелили по палубе порванные сети и принялись чинить.
А вечер густел. Огромное лилово-красное солнце сползло с небес и, опираясь лучами, точно гигантскими веслами, на сине-фиолетовую зыбь, огненным кораблем поплыло за горизонт. Правее него, как предостерегающий темный палец, возвышалась башня Гнездиловского маяка.
Митрофан Ильич проводил солнце взглядом, понюхал воздух и сказал:
— Как бы завтра Мочилкин не расквасился…
Но дождь начался не завтра, а спустя два часа, и шел почти сутки. С берега прилетел душный, потный ветер, потом надвинулась иссиня-черная туча, набрякшая влагой, как губка. Туча блеснула гладкими, зализанными краями, ахнула раз, другой, и на палубу посыпался гулкий горох первых крупных капель. Потом капли сплелись в прерывистые дрожащие нити, соединившие тучу с морем.
Особенно сильно припустил дождь после полуночи. Казалось, что гром катается прямо по спардеку, как пустая железная бочка. Ветер выл в потемках. Павлик лежал на койке и пугливо косился на гудящий, грохочущий потолок. «Такой грозы на берегу не бывает», — думал он.
К утру трескотня, гул и вой затихли. Ливень перешел в мелкий, нудный, как туман, дождичек. А к полудню небо заулыбалось свежим, умытым солнышком. Над сияющим размахом воды замельтешили голубоватые паруса
«Альбатрос» снялся с якоря и рыскал по морю, точно ищейка. Все были наготове. Однако рыбы нигде не было видно. Даже любители-рыболовы поводили плечами, когда Глыбин спрашивал их о клеве. Рыбаки поняли, что принесенная береговыми потоками муть заставила скумбрию опуститься в донные, более чистые слои воды. Глыбин решил прекратить напрасные поиски, привел «Альбатрос» к самому берегу и приказал отдать якорь.
Услыхав грохот якорной цепи, Митрофан Ильич вышел на палубу. Кок был задумчив и блестел от обильного пота. Мутные капли стекали по его щекам, повисали на кончиках усов. Старик то и дело утирал их передником.
— С легким паром! — пошутил радист. Он сидел на влажном неводе, скрестив по-восточному ноги. На коленях у него лежала раскрытая книга.
Митрофан Ильич не обратил внимания на шутку радиста. Он отправился к Лобогрею и Ивану Ивановичу, которые сидели на планшире и вели тихий разговор.
Лобогрей говорил собеседнику, что, по его мнению, надо идти туда, где ведут лов все суда экспедиции. Гундера не возражал, но и не был в полном согласии с Лобогреем. В тени от площадки лежал на палубе Печерица. Рыбак опирался на локти и, уткнувшись лбом в поставленный на ребро учебник тригонометрии, полушепотом заучивал какую-то формулу. Павлик под стеной надстройки обливался из ведра забортной водой.
Остановившись перед Лобогреем и Иваном Ивановичем, Митрофан Ильич укоризненно произнес:
— Думаю, рановато на покой стали. Солнышко-то вон где, на самой макушке неба!
Лобогрей поглядел вверх, потом пробежал глазами по желтому от ила, как песчаная пустыня, морскому простору.
— Раненько, но что поделаешь? — вздохнул рыбак. — Скумбрия запряталась. Правильно сделали, что напрасные гонки прекратили.
— Мда-а, — неопределенно промычал Гундера, стаскивая с себя майку и повязывая ею голову.
— С такой работы пролежни можно нажить, — буркнул Митрофан Ильич.
— В этом вина не наша. Ты же сам говорил, что тут самое рыбное место. Вот мы…
— Погодь, — взмахнул рукой кок. — Ты послухай, что скажу, а тогда лопочи — наша вина, не наша.
— Ну-ну, говори, Шкертик, — пожал плечами Лобогрей.
И старый рыбак начал:
— Скажи: у нас камбальные сети есть?
Лобогрей переглянулся с Иваном Ивановичем и с улыбкой ответил:
— Ну, есть. А что?
— Ты не чтокай! Я спрашиваю: сети целые, для работы годные?
— Годные. Я сам их чинил.
— А на белугу сбруя имеется?
— Что за странный допрос! Будто сам не знаешь! Конечно же имеется!
— А крючья точеные? — не унимался Митрофан Ильич.
— Так точно, Кок Кокич, точеные! — за Лобогрея ответил Мыркин, который отложил книгу и прислушивался к вопросам кока. — Мы с Тягуном их навострили перед отходом сюда. Да ты ближе к делу!