...И никто по мне не заплачет
Шрифт:
Леонард напишет, как он помогал бабушке на кухне, в погребе, как вытирал посуду и безотказно ходил для нее за пивом.
Трактир «Старые времена» не принадлежал к домовладению Мондштрассе, 46, а находился по соседству. Однако его кухонная дверь выходила в тот же двор, и пустые бочки с разрешения страхового общества (правда, время от времени отменявшегося) складывались в подворотне дома 46, покуда за ними не приезжали с пивоваренного завода, что имело место по вторникам и четвергам. В большинстве это были небольшие бочонки, потому что лучшие времена «Старых времен» уже остались позади. Когда за ними приезжала машина, все дети высыпали во двор. В бочках иногда что-то постукивало. Это была мелкая галька,
Когда появлялась пышнобедрая хозяйка в новом белом переднике и задумчиво почесывала головной шпилькой в волосах, один из них смотрел на нее затуманившимся, но тем не менее вполне деловитым взором. Марилли с удивлением прислушивалась к несколько хриплому разговору этих двоих. И как раз когда она протаскивала между своих уже не молочных зубов бархотку от позолоченного амулета, рабочий сказал:
Эй, приходи-ка вниз, к подъемнику.
Ишь ты, мой– то ведь дома.
Чтоб ему!
Ты много не воображай.
Ну, а в четверг придешь?
Все может статься.
И еще Марилли видела, как шофер положил свою огромную ручищу на спину хозяйки, а она и не подумала отстраниться. И в голове Марилли пронеслось: «Как только могут эти взрослые городить такую чепуху? Фу-у!»
Сегодня на Марилли было платьице без рукавов, и она понюхала свою нагретую солнцем кожу на левом плече. Затем язычком посадила маленькое влажное пятнышко и тихонько его укусила. Ей это почему-то нравилось. Впереди, на углу, она заметила толстушку Эми, дочку управляющего. Эми играла мячом величиной с голову ребенка и сказала Марилли:
Смотри, я становлюсь на колени, встаю и три раза ловлю мяч одной рукой.
Она так и сделала. Марилли ответила:
А я еще могу бросить его назад через голову и поймать.
Эми немедленно отреагировала на ее слова и вручила мяч Марилли, которая тотчас же проделала этот фокус собственного изобретения. Но, разумеется, он ей не удался. Тогда она сказала:
Твой мяч просто ком глины, он неверно прыгает, мяч Гертруды Цирфус и стоил-то куда дороже.
Эми, которой предстояло сделаться учительницей, отправилась к своей матери и, плаксиво растягивая рот, все ей рассказала.
Через три дома пятеро ребятишек водили хоровод. Их тоненьким голосам надо было перелететь через кучку тараторивших женщин, ящик с песком и три каштановых дерева, прежде чем донестись до Марилли.
«Там на озере вдали»,— пели девочки. К ним пошла Марилли Коземунд. При ходьбе она слегка раскачивалась, и солнце досадливо отскакивало от ее красных, словно лакированных волос. Чиновник топографического управления Рупп увидел девочку, заметил, как она ступает сначала на пальцы, а затем миллиметра два скользит вдогонку каблуком. И тут же ему на память пришла так называемая «Рю де Галопп», как он и его товарищи промеж себя называли крайне подозрительную улицу в центре города, и, хихикая, пробормотал себе под нос: «Ну, эта со временем побьет все рекорды в любви».
А время уже подошло к полудню. Трамвайщик Кестл, господин Гиммельрейх, чернорабочий Макс Бруннер, господа Блетш, Леер, Герлих и управляющий Штейн приходили домой обедать. Господин Штейн неизменно являлся первым, тютелька в тютельку семь минут первого. Он приезжал на высоком туристском велосипеде с тормозом на ободе колеса и слезал через удлиненную заднюю ось, так называемую «дедовскую подножку». Бравый Карли уже дожидался у дверей, брал под уздцы отцовского педального коня и почтительно тащил его по одиннадцати ступеням до квартиры. Правой рукой ему приходилось держать его за педаль, а левой за
Пользоваться этой исчерпывающей формулой их надоумила мамаша.
Зато из-под двери трамвайщика Кестла несло омерзительнейшим жиром. Фрау Кестл смешивала его по собственному, ей одной известному рецепту. Даже трубочки по субботам она пекла на таком же жире. Потому-то никто из ребятишек и не попрошайничал, когда Наци — так все звали маленького Игнациуса, — радостный, с источающей прогорклый аромат трубочкой в руках, появлялся в субботний вечер среди своих друзей. Трамвайщик не молился за едой, а расстегивал пряжку штанов. Жена клала ему в глубокую тарелку весь фунт говядины, которая даже самым энергичным попыткам разрезать ее ножом противилась не хуже куска автопокрышки. Господин Кестл всегда отделял кусочек жене, она же неизменно говорила:
Эх, да так тебе ничего не останется.
А муж отвечал:
Ешь, ешь, Веви, мне много не надо.
Фрау Кестл всего не съедала, а ставила тарелку позади себя на печку и вечером из оставшихся кусочков приготовляла тирольское рагу. Господин Кестл относился к этому одобрительно. Наци тоже получал за обедом два-три ломтика мяса, сверху капусту, а еще сверху картофель. Он перемешивал все это ложкой и быстро заглатывал вместе с большим куском хлеба. Сам трамвайщик ел по определенной системе. Аккуратно разрезал мясо на квадратики и лучший кусок откладывал напоследок.
Тогда кажется, что ешь одно хорошее, — говорил он. рыгал, застегивал штаны и снова шесть часов подряд ездил по второй линии.
Обойщик Гиммельрейх, со своими зеленоватыми, щетинистыми бакенбардами, полными пыли от морской травы, в синем фартуке, шел на трубный зов супруги:
Обедать!
Фрау Гиммельрейх, жене обойщика, приходилось готовить на семь человек, а это уже само по себе нечто. Всякий раз она нарезала двухфунтовую буханку хлеба и раздавала ломти своему семейству быстро, как сдают карты. Если кто-нибудь из детей робко отпускал замечание насчет качества хронического картофельного супа, она говорила:
Подождите, покуда своя ложка будет!
На это никто ничего не умел возразить. За обедом они пили сок китайского чайного гриба. То есть простую водопроводную воду, налитую в большую банку, где буйно разрасталась студенистая губка. Напиток отдавал предварительным заключением и зубной пастой. Губка росла быстро. В то время многие обзавелись китайским грибом. После обеда хозяин возвращался к подержанной мягкой мебели и клопам.
Чиновник Леер приезжал на трамвае. Он всегда был хорошо настроен и благоприличен. Его аккуратненькая жена забирала у него мягкую шляпу еще на лестнице и ставила на стол уже разложенную по тарелкам пищу. Биви болтал под столом ногами в новых деревянных сандалиях и на вопрос отца, нравятся ли они ему, отвечал утвердительно. Проглотив последний кусок, господин Леер брал приготовленную для него зубочистку и, прикрывая рот рукою, ковырял между двух шатающихся штифтовых зубов. Каждые пять месяцев он менял их — а они снова выскакивали. Иногда, если он с силой втягивал воздух в промежуток между ними, зубы попахивали прелым торфом. Поцеловав жену, он уходил, а Биви учтиво подавал папе ручку.