...и Северным океаном
Шрифт:
Пока света не было, мы с Костей переговаривались в полутьме, прислушиваясь к журчанию воды за бортом. Вода журчала выше наших голов. Типография будет в подводной части.
Изрядно продрогнув, выбрались на палубу.
— Ну вот и устроились, — приветливо сказал капитан. — Да, забыл предупредить. Работать вам придется ночами. Вы люди сознательные. Из-за двух человек гонять днем динамо нет расчета.
Конечно, статью о нашем походе для первого номера газеты можно было написать в редакции или дома. Но не лучше ли сразу
По палубе топали матросы, переносившие какую-то снасть. Вахтенный, повиснув над водой в «люльке», подкрашивал ободранный при неудачной швартовке борт и напевал тенором, подражая Лемешеву: «Скажите, девушки, подружке вашей. Что я ночей не сплю…»
Писалось легко. «Нашему каравану выпала великая честь… Норильск ждет нас. Наш долг — досрочно и полностью…»
Перечитал. Слово «суровый» — шесть раз. Многовато даже для Таймыра. И вообще все как-то казенно. Не вяжется с живой пароходной перекличкой на рейде.
Дома переписал статью. Получилось проще, деловитее. «Суровое» — только для Карского моря, остальные — долой.
Передовая появилась в первом номере нашей газеты, у которой, возможно, было самое длинное в стране название; «Красноярский рабочий» и «Большевик Арктики на Пясине». Выездная редакция».
«Большевик Арктики» издавался в Красноярске специально для работников Севера. Здесь было сосредоточено управление полярным флотом и авиацией. Главсевморпути принадлежали также гидропорт на острове Молокова, разные экспедиционные базы.
Сколько нитей тянулось из Красноярска в арктические широты!
Пясинская операция началась с того, что теплоход взял несколько груженых барж, провел их километров двести и передал маломощным буксировщикам. Потом вернулся за второй партией. Этих рейсов можно было бы не делать, если бы на Енисее хватало флота. Но его было мало, даже очень мало, а сильных теплоходов — три на всю огромную реку.
Итак, мы возвращались в Красноярск, когда на мостике появился судовой радист.
— Михаил Елиферьевич, к нам Малый театр…
Капитан испытующе посмотрел на радиста, как бы собираясь произнести: «А ну, дыхни». Но все знали, что радист в рот не брал спиртного.
Капитан прочел радиограмму и протянул мне. Управление пароходства предписывало подготовить каюты для артистов Государственного академического Малого театра Союза ССР, выезжающих на гастроли в Арктику и пожелавших непременно дать спектакль для речников Пясинского каравана.
Вот это да! Набирает Арктика силу. Большой театр посылал уже бригаду артистов, теперь Малый!
Сегодня мы скорее всего сказали бы «северное притяжение». Это изрядно затертое от неумеренного, а то и неуместного употребления слово тогда, по-моему, еще не вошло в обиход. Но дело не в слове. Уж если самые прославленные в стране театры «снимаются с якоря», чтобы
А вот капитан отнесся к радиограмме несколько странно:
— Сколько? — плачущим голосом спросил он. — Запроси тотчас!
— Что — сколько? — оторопел радист.
— Сколько артистов. Малый театр! Да там на сцену выходит до ста человек! Что же, мы их на палубе поместим или где?
Через полчаса радист отрапортовал:
— Двадцать два человека во главе с народной артисткой Пашенной и заслуженным артистом Костромским.
— Народная! — простонал капитан. — Отдельная каюта. И заслуженному — тоже. А где же они играть будут? На капитанском мостике?
Мы с помполитом стали успокаивать Михаила Елиферьевича. Как-нибудь разместимся в салоне, да и вообще можно спать в две смены: пока один на вахте, другой спит на его койке…
20 июля тронулись на Север. Караван растянулся на много километров. Теплоход и колесные пароходы тянули за собой на буксирах вереницы барж. Железных было всего пять или шесть, остальные — деревянные.
Артисты приехали на судно накануне отхода. Мне поручили рассказывать Вере Николаевне Пашенной об Енисее. На реке, как назло, было совсем пустынно. За первый день мы повстречали только один пассажирский пароход.
— Дикая река, — говорила Вера Николаевна, кутаясь на мостике в пуховый платок. — Дикая и прекрасная! Совсем не похожа на Волгу. Там кипение жизни, города, села, церквушки на каждом пригорке. И песни. А что, у вас в Сибири на реках не поют?
Я обижался за сибиряков и за Енисей. Но не спорил: на Волге я тогда еще не бывал, может, там на самом деле пароход идет в кильватер за пароходом и на палубах хоры распевают «Из-за острова на стрежень».
— Вера Николаевна, зато на Волге порогов нет. Завтра будем проходить Казачинский, посмотрите.
И я рассказал, как прежде возле порога особый человек окликал все идущие вниз суденышки: «А кто плыве-ет? А кто по имени плыве-е-т?» Плывущие называли имя лоцмана, и человек записывал. Ведь бывало, что порог разбивал судно, и никому из команды спастись не удавалось, все гибли в стремнине. Тогда и смотрели запись.
— Ой, что-то вы пугаете меня, молодой человек! — смеялась Вера Николаевна. — Страсти-мордасти!
Весь караван остановился на ночь недалеко от порога: в темноте его не проходят. Вера Николаевна просила непременно разбудить ее, «когда начнутся страсти-мордасти».
Ранним утром мы пошли к семафору: через порог одностороннее движение, если там встретятся два судна, одному неминуемо придется выбрасываться на камни.
Нам дали «добро». Мы помчались с баржей на буксире через сузившееся русло. Вода кипела и клокотала между камней так, будто снизу ее подогревали адским огнем. Судно подбрасывало, брызги летели на палубу. Все это продолжалось несколько минут.