04.1912

Susan Stellar

— Мисс, вставайте, вставайте, скорее!

Над ней склонилось бледное от страха, участливое лицо стюарда. Стюард казался непропорционально раздутым вширь из-за своего неуклюжего спасательного нагрудника.

— Благодарю, — прошептала Мэри, — вы очень… очень любезны.

Стюард поднял её на ноги, деловито отряхнул и потащил за собой.

— Мистер Мёрдок велел в первую очередь сажать женщин и детей, — втолковывал он Мэри на ходу, — какое счастье, что вы успели сюда сейчас, мисс, времени совсем мало!

Навстречу им бежал, продираясь сквозь толпу, взволнованный молодой человек. Мэри

сразу его узнала — это был офицер Муди, совсем измученный, но готовый стрелять: в руке у него Мэри мгновенно заметила револьвер. Муди попытался улыбнуться Мэри и заговорил неестественно спокойным голосом:

— Мисс, прошу, скорее, идите за мной. Шлюпок осталось совсем мало.

— Где мистер Уайльд? — тут же потребовала ответа Мэри. — Он в шлюпке?

Муди устало покачал головой.

— Ради бога, мисс, я не знаю… пожалуйста, идёмте со мной!

— Я никуда без него не пойду! — выкрикнула Мэри. — Прошу вас, не заставляйте меня… я хочу знать, где он!

— Мисс, скорее, у вас нет времени…

Стюард повернулся и пробормотал:

— Мистер Муди… это ведь правда…

— Назад!

Мэри отшатнулась. Огромная дымовая труба, которая, казалось, так уверенно сидела в своём гнезде, вдруг покачнулась, зашаталась, как гнилая доска в заборе. Она скрежетала, точно чьи-то голодные жадные зубы, а неясный свет ночи серебрил её золотые бока. Труба не хотела падать: она накренилась сначала на один бок, потом — на другой, как будто выбирая удобную позицию для танца, а затем всё-таки утеряла равновесие — и повалилась на палубу, что стремительно уходила под воду. От тяжести этой всё судно вздрогнуло: Мэри чувствовала, как застонало оно у неё под ногами.

— О господи! — закричала она в ужасе и закрыла лицо руками.

Сколько людей сгинуло под этой трубой, ей даже думать не хотелось — но эти мысли назойливо пробирались в голову и сверлили мозг, проедали его насквозь, как трудолюбивые могильные черви.

— Скорее! — крикнул Муди и схватил её за руку. — За мной!

Безжалостные ледяные воды надвигались на палубу. Мэри попятилась и споткнулась: палуба резко поплыла вниз у неё под ногами. Позади неё угрожающе задрожали шезлонги.

— Берегитесь!

Мэри схватилась за стюарда. Рука Муди выскользнула из её руки, он судорожно повертел головой, оглядываясь, и замахал Мэри.

— Скорее, мисс! Время не ждёт, у нас на этом борту только одна шлюпка!

Муди растворился в толпе. Люди кругом них визжали и размахивали руками.

— Помогите! Спасите! На помощь!

Стюард стиснул её локоть так, что перед глазами у неё повисла туманная пелена, и крикнул ей точно в ухо:

— Мисс, скорее, бегите за мистером Муди, он посадит вас в шлюпку! Скорее!

— Я… я…

Решимость оставила Мэри. Сил, чтобы выплюнуть свой решительный и гордый отказ, у неё уже не было: всё забирало тело, с сумасшедшей настойчивостью цеплявшееся за жизнь и за эту палубу. И в то же время она не могла и помчаться к шлюпкам, как обезумевшая толпа кругом, потому что ещё в мозгу её блистало осознание: мистер Уайльд никуда не ушёл. Он и не мог никуда уйти. Капитан и его старший помощник отвечали за всё, что происходило на борту, и Мэри без расспросов могла понять, что Уайльд ни за что не

станет спасаться в шлюпках.

«Почему, почему, почему же, — отчаянно взвыла Мэри про себя, — вы такой упрямый?»

На негнущихся ногах Мэри бросилась куда-то — она сама не знала, куда бежит. Палуба под её ногами резко уходила вниз, со всех сторон летели шезлонги, столы и стулья. Мэри едва не утеряла равновесие, когда один из шезлонгов мимоходом обжёг её плечо болью. Она как будто бежала по лезвию остро отточенного ножа: каждый миг промедления грозил мучительной смертью.

— Мистер Уайльд! Мистер… Уайльд! Пожалуйста!

— Помогите! На помощь!

— Спасите… спасите!

— Мистер Уайльд! Мистер Уайльд!

Вопли смешались в общий неумолчный страшный стон. Сам корабль скрипел и мучился, заполняемый водой, и пассажиры кругом Мэри кричали каждый на свой лад. Кто-то ругался, кто-то молился, кто-то звал на помощь, а кто-то лишь плакал — но на одной обречённой, протяжной, страшной звенящей ноте, пробирающей до самого сердца. Вода наползала на «Титаник» тяжёлым холодным одеялом.

Мэри прыгала с ноги на ногу. Сквозь толстую подошву туфель она всё же улавливала этот убийственный холод — он резал ноги, как сотни кинжалов, и сковывал их, точно кандалы — каторжника.

— Бегите! — отчаянно взвыл стюард, и вода хлынула на них мощным потоком.

Мэри повернулась и бросилась прочь. Она мчалась к борту, не оглядываясь, палуба скользила и скрипела у неё под ногами. Громче воплей, топота и скрежета в ушах её кипел грозный далёкий рокот, который настигал её, словно безумный убийца, но оглянуться она боялась. Ледяная вода противно чавкала у неё в туфлях.

— Помогите! — призвала она изо всех сил и замахала руками. Воздух вышибали из лёгких невидимые молоты. — Мистер Уайльд! Где же вы?..

А потом волна догнала её, и спиной Мэри почувствовала лёд, который тонкими пальцами с коготками прогулялся по позвоночнику. Она ускорилась, хотя в груди уже всё горело, хотя отчаянно колотилось сердце — и волна накрыла её с головой. Ледяные воды Атлантики сомкнулись над Мэри, окутали её смертоносными объятиями, вырвали воздух из лёгких и утащили за борт тонущего корабля.

Глава 27. Никогда не покидайте меня

Мэри никогда не слыла хорошей пловчихой. Тем не менее, плавать она умела: мистер Джеймс не пренебрегал физическим развитием дочерей, он старался воспитывать обеих так, чтобы они знали и умели всё, что могло бы пригодиться в жизни. Мэри не нравилось купанье: когда женщинам дозволялось выбраться на берег в специальном костюме, Мэри терялась и скованно закрывалась руками. Она была уверена, что все кругом смотрят на неё горящими алчными глазами, и ей казалось, на неё налипает видимая невооружённым глазом гадкая грязь. Мэри ненавидела плаванье всей душой, однако по настоянию отца она научилась нырять, сопротивляться течению и давлению и подниматься с больших глубин. Она заливалась слезами, когда отец снова и снова требовал от неё исполнения его жёстких приказов, жаловалась матери и потом, в тишине, клялась себе, что отца на дух не выносит и никогда не простит — и каялась в этом на исповеди с замиранием сердца.