100 shades of black and white
Шрифт:
Они сплетаются воедино, тянутся все выше и выше, пока не начинают царапать пыльное небо.
— Ты возьмешь меня с собой? — спрашивает она позже, проводя лениво по его расслабленному телу. Даже испещренное шрамами, ожогами светового меча, оно красиво.
Под белой кожей, не знавшей загара, перекатываются мышцы, когда Рен поднимает руку и проводит пальцем по ее подбородку.
— Не в этот раз.
— А когда? — былой покой нарушен. Рэй спрыгивает с лежака, служащего ей, им, постелью.
Одним рывком
Хотя даже это не помогает. Рен может валяться в пыли у носков ее сапог и все равно выглядеть так, словно весь этот мир уже его, и даже желание погреть кости на песке — тоже его собственное.
— Потом, Рэй, — отмахивается он от ее злости, словно это ничего не значит. — В другой раз.
Она уходит тут же. Накинув на голое тело накидку.
Хлопает стальной дверью, надеясь, что это прозвучит достаточно громко.
В отличие от ее мыслей.
На самом деле он никогда не обещал забрать ее с собой. Ни тогда, когда она вытаскивала его израненное тело из-под обломков сбитого корабля.
Ни когда выхаживала несколько ужасных дней — один хуже другого, когда он метался в бреду и звал кого-то на помощь. Проклинал и обещал отомстить кому-то другому. Его голос просил о смерти, но тело продолжало сражаться за жизнь словно безумное.
Ни тогда, когда он впервые прикоснулся к ней, заставляя запрокинуть голову и смотреть только на него. Когда заставил Рэй опуститься перед ним на колени и расстегнуть его штаны.
Он никогда не обещал ей ничего, но Рэй была готова заплатить любую цену. Потому что рано или поздно пустыня забирает все. И цветы, сначала цветы, нежные и слабые, а затем и сорняки, какими бы живучими они ни казались.
— Уходи, — не просит, требует она, когда Рен появляется на пороге уже полностью одетый. Готовый ступить в темноту ночи и раствориться в ней и без чужих подсказок.
— Не надо так, Рэй, — качает он головой. В его голосе нет безразличия. Неподдельная грусть. Словно он действительно сожалеет. — Еще не время.
— Да, — тут он прав. Не время. Всегда не время.
У него нет времени на то, чтобы остаться на еще немного, хоть раз повести себя как нормальный человек, зато есть, чтобы красться сюда под покровом ночи.
Брать ее и оставлять на этой пустынной планете снова, заставляя выживать. Сражаться за каждый глоток воды и крошку пайка.
— Уходи!
Рэй знает, что он послушается ее. Смотрит в его спину, сливающуюся с темнотой впереди.
Ломает пальцы и грызет их, не замечая, что прокусила до крови, и она течет по пальцам, капает на землю совсем зря.
Из крови — как и из воды — тут ничего не растет. Только злоба.
Его корабль взмывает вверх, теряясь между звезд, и только тогда Рэй может выдохнуть.
Кажется, она плачет. Или кричит. Кому
Пустыня неумолима. Старая, она такая же древняя как и солнца над головой. Они родились в один день и умрут тоже.
Только это будет нескоро. После Рэй. Она же не песок, она всего лишь слабая колючка, пробившаяся сквозь бесконечную толщь вверх, не знавшая, что там тоже нет ничего хорошего.
Но пока что она живая.
Рэй молится, чтобы Рен больше никогда не возвращался сюда, но он приходит скоро.
Куда раньше, чем предполагалось.
На рассвете, когда Рэй пытается наскоро освежиться, набрав воды из влагоуловителя. Она так удивлена, испугана, что все валится из ее рук. Мокрая тряпица, плошка с драгоценной водой, и на песке разливается темное пятно.
— Собирайся, — кидает он ей кратко. Зло, как будто она доставала его как минимум несколько недель, не слезая с ушей. — Быстрее! — его окрик выдергивает Рэй из оцепенения, и она встряхивается.
— Зачем?
Действительно, зачем?
Он не протягивает ей руку помощи, Рен вообще не знает, что такое взаимовыручка. Он не умеет делать что-то для других.
— Быстрее, Рэй, иначе... — Рен вздыхает и идет к ней.
А она даже не успевает ойкнуть и отскочить назад, да хоть куда угодно, мигом оказываясь висящей у него на плече.
С нелепо задранной майкой. Всклокоченная, помятая после сна. Зачем она ему вообще?
Внутри его корабль больше чем кажется. Просторный для однопилотника. Сверкает чистотой, и оттого пыльная Рэй, больше брошенная, чем усаженная на диванчик для пассажиров, кажется совсем неуместной.
— Там было что-то важное?
— Важное... что? — растерянно бормочет Рэй. — Что ты соб...
— Отвечай быстрее, Рэй. Что-нибудь. Важное. В твоей хибаре. Было?
— Да, там полно всего... Нет, — ошарашенно мотает головой она.
— Вот и славно, — ее тут же пристегивают намертво к диванчику какими-то невидимыми путами — Рэй не может их видеть, но точно чувствует на своей груди, и от этого становится совсем тревожно.
— Что ты собрался... — она не успевает дороговорить «делать», как Рен оказывается в кресле пилота. Лихорадочно щелкает по тумблерам, поднимая корабль в воздух.
Еще пара минут, и в иллюминаторе больше не мелькает желтизна, пополам с голубым.
Их место занимает черный. Бесконечная темень.
Когда корабль перестает трясти после гиперпрыжка, Рэй просит:
— Освободи меня, — и невидимые путы убираются с ее тела словно по волшебству. Его волшебству.
И хоть ей хочется врезать ему по лохматой черной макушке, да так, чтобы искры посыпались, хотя он здоровенный амбал и с легкостью переломит ее как соломинку, Рэй делает совсем другое.