119 дней до тебя
Шрифт:
[12.2] Ray-Ban — бренд солнцезащитных очков.
[13] Стокгольм — столица и крупнейший город Швеции.
[14] Ciao (чао) — итальянское разговорное «привет!», «пока!», «здОрово!», «здравствуй!».
[15] Billy Currington — американский кантри-музыкант, автор-исполнитель из Саванны.
[16] Начос — закуска мексиканской кухни.
[17] Google — американская транснациональная корпорация, инвестирующая в интернет-поиск.
[18] Американские ежедневные онлайн новости.
Глава 26. Часть 1.
Стоило мустангу проехать под вывеской
Времени мало. По пути повезло купить билет на ближайший рейс, до которого чуть больше двух часов, а вещи всё ещё аккуратненько лежат на полках в шкафу и до аэропорта минимум тридцать минут, поэтому ей лучше поторопиться.
— Нура? — встречает её удивлённая тётя, — Вернулась? — выходит из кухни, вытирая руки о фартук.
— Да… Мне нужно срочно уехать ненадолго! — кричит в ответ девушка уже с лестницы. Забегает в свою комнату, хватает дорожную сумку из-под кровати.
— Что-то забыла? — не понимает бедная тётушка, — Помочь? — она всё ещё внизу, а в комнату вбегает Брук… лезет под ноги, мешается.
— Ну отстань, не до тебя. Уйди… — отталкивая его, выдвигает она нижний ящик комода. — Нет, я сама! Не волнуйся!
Руки до сих пор дрожат, но слёз нет, высохли. «И слава, Богу. Иначе вопросов не избежать».
«Итан!» Как же сильно он её напугал, как же сильно расстроил… Но вместе со всей этой горечью, она, вдруг, чувствует что-то новое в своей уставшей душе — робкую надежду с искрами радости. Мечется по комнате на адреналине, мысленно перебирая факты, сопоставляет новую, только что полученную информацию. Опять возвращается в тот день и не может понять, что же произошло тогда на самом деле.
Странно. «Всё это очень странно и глупо!» Внезапно, хочется кричать от этой каши в голове, от обиды. Оливия, Ричард… Как они могли ей ничего не сказать?! А главное, почему?
«О, бедный-бедный Ричард!» Вспоминает тут же, и слышит собственный всхлип, от того, как же, возможно, было тяжко Итану пережить внезапную болезнь отца.
Закидывает в сумку первое, что попадается под руки: футболки, джинсы, немного белья… «Ну и гардеробчик же будет у неё в мегаполисе!» Берёт паспорт и бежит в ванную за туалетными принадлежностями. Хорошо, что общежитие приучило все мелочи держать в несессере.
«Почему у него отключен телефон?» — крутится в голове. — «Сменил номер?»
От таких догадок становится страшно. И тут же неловко и ничтожественно… «Не может быть, чтобы он сделал это из-за неё… Нет, только не это, пожалуйста!»
Стиснув зубы, кое-как заставляет себя перестать паниковать и, рывком застёгивая сумку, поднимает ту с кровати.
— Чего это она? — слышит Ника внизу, и уже видит у подножия лестницы… и растерянное лицо тёти тоже, которая не успевает ответить ему, и теперь обеспокоенно смотрит на дочь.
— Я уезжаю! — чересчур громко объявляет Нура и, уверенно спустившись, направляется прямиком к выходу, но дядя останавливает:
— Куда? — пристально
Весь путь до «Баргстрома» они молчат. Ник гонит свой пикап, будто знает, что именно так и нужно, сердито и упрямо глядя вперёд, а Нура, виновато, рядом — в своё окно… на пролетающие мимо пожухлые поля, городские улицы с домами и, наконец, длинную, до ужаса бесконечную подъездную дорогу к аэропорту, по обе стороны которой раскинуты бескрайние автостоянки, съезды с объездами и, где-то там, вдалеке, взлётно-посадочная полоса с темнеющими в свете персикового зарева, раскинувшими крылья гигантами.
Чем ближе, тем сильнее колотится её сердце. Выскочив из машины, быстро хватает вещи и скорее спешит к вертящейся двери. Ник безвольно идёт следом.
Нура знает, прекрасно понимает, что пугает его своим необдуманным отъездом, и что обижает, бросая вот так, без всяких разъяснений. Но слов нет, лишь только взгляд, полный сожаления и твёрдой уверенности в том, что делает. И когда они, молча, прощаясь, стоят у нужного павильона, Ник кивает. Не согласен отпускать, но отчаялся убедить в обратном и сделает, как она хочет, потому что доверяет и уважает. Целует в лоб, выпускает из объятий, не позабыв дать пару наставлений, а потом долго провожает грустным взглядом её спину, в нелепой безразмерной «деревенской» куртке в клетку, которую уже в сарай запихать подальше хотел… приехала-то она такая красивая, в новых вещах, и зачем-то опять нацепила это старьё.
— Глупенькая, Синичка моя. — говорит тихо, — Переодеться забыла. — качает головой и, беспомощно оглядев шумный зал, разворачивается обратно, чтобы выйти к машине на крытую парковку.
Его чёрный трак[1] у обочины, чуть дальше от входа. Тут же несколько такси, рейсовый автобус у одной из остановок, ближе к выезду. Люди суетятся, спешат кто-куда… ждут, встречают, провожают.
— Нильсон, Кевин! — где-то в стороне окликает женщина шаливших детей. — Прекратите!
Мужчина оглядывается на крик, пропускает, пробегающих мимо, двух сорванцов с пластиковыми пистолетами, и направляется к пикапу. Сзади ещё кто-то возмущается чем-то, а он, распахнув дверь, чертыхается от внезапно ударившего жара в лицо.
— Печку забыл, остолоп. — бранит сам себя и садится в салон. Крутит отопитель, качает туда-сюда дверью немного (чтобы проветрить), вспоминает дочь. Плюс три за окном, а она у него такая мерзлячка. Улыбнулся.
— Ладно, — простился ещё раз, — Лети себе спокойно. — и, тяжко вздохнув, поворачивает ключ зажигания.
— Одна? — спрашивает из машины водитель. — Брат, сумка твоя одна?
— Что? — заглядывает Итан в салон. — А-а… да-да, одна.
— Ок-ок, брось её тут! — показывает себе за спину индИец в чалме с сильным акцентом, и Итан кивает. Тянет ручку двери его жёлтого ветхого такси, оставляет сумку на заднем сиденье (прямо на лежащей, там же, картонке с собственной фамилией, криво выведенной зелёным маркером), а потом достаёт айфон и, нажав на кнопку включения, обводит взглядом людную парковку: