1812 год. Пожар Москвы
Шрифт:
Итак, 17 сентября весь 4-й армейский корпус, значительная часть императорской гвардии, два кавалерийских корпуса, Главный штаб и императорская квартира сосредоточились в районе Петербургской дороги. В центре этого скопления войск, но заметно выдвинувшись от них на север, находился Петровский дворец. Французы-авторы дневников поделились с нами своими впечатлениями от дворца. «Это обширное сооружение из кирпича, окаймленное башнями, и по своей внешности живописное, но совсем не европейское. Если это и есть, как говорят, татарская архитектура, то она не без элегантности», — так описывал дворец Фонтэн дез Одоард [602] . «17 [сентября]. Я на службе в шато Петровском; очень красивый, окруженный высокими стенами из кирпича, фланкируемый башнями в греческом стиле, он в самом деле имеет очень романтический вид», — повествует Кастеллан [603] . Однако французская армия основательно «перетрясла» идиллическую картину окрестностей замка. «Прекрасный парк Петровского, привычное место встречи высшего общества столицы, стал на два дня местом расположения наших биваков, и достоинство его деревьев и его декораций не было осчастливлено» [604] . По свидетельству Монтескьё Фезенсака, в английском саду вокруг деревьев разместились многочисленные службы, входившие в состав Главной квартиры, «генералы поместились в здании фабрик, лошади стояли в аллеях», всюду шла бойкая торговля награбленными вещами [605] . Не менее ярко живописует эту картину Буларт: войска расположились «в садах английского стиля», в гротах, китайских павильонах и киосках. Царила полная неразбериха в одеждах — солдаты, одетые «по-татарски, по-казачьи и по-китайски, разгуливали по нашему лагерю». Многие были «в женских или поповских одеждах».
602
Fantin des Odoards L.F. Op. cit. P. 335. Солтык отмечал, что Петровский дворец был «из красного кирпича готической архитектуры». Он напоминал ему замок Хэмптон-Корт возле Лондона (Soltyk R. Op. cit. Р. 300–301. Note). В то же время Гриуа поведал, что Петровский замок был «древней конструкции, похожий скорее на государственную тюрьму, чем на замок суверена» (Griois L. Op. cit. Р. 54).
603
Castellane E.V.E.B. Op. cit. P. 155.
604
Fantin des Odoards L.F. Op. cit. P. 335.
605
Fezensac R.A.P.J. Op. cit. P. 265.
606
Austin P.B. Op. cit. P. 48.
Этот карнавал разворачивался на фоне фантасмагорической картины московского пожара. «В то время как [мы] стояли лагерем в рощах, — записал в дневнике 21 сентября Фантэн дез Одоард, — Москва, находившаяся в огне, источала такой свет, что мы почти не различили две прошедшие там ночи, [так как] день приносил нам не более света. Свет необъятного костра был таким, что мы могли свободно читать, хотя нас отделяло одно лье. До нас доходил шум, который был подобен далекому ревущему урагану. Время от времени [какой-нибудь] дворец, в своем разрушении, посылал к тучам сверкающие снопы, похожие на огненный букет фейерверка, между тем как масса металла, которая была крышей, падала с грохотом, и тогда залп орудий, казалось, прерывал мрачный ропот адского урагана» [607] . «Было ужасным видеть, — писал интендантский чиновник Проспер, который оказался у Петровского 17 сентября и наблюдавший оттуда за пожаром, — как этот город горит во время ночи. Линия огня была видна на более чем лье, и была похожа на вулкан с многочисленными кратерами» [608] . Стены Петровского замка были нагреты от огня, хотя он и находился достаточно далеко от московского пожара [609] .
607
Fantin des Odoards L.F. Op. cit. P. 336.
608
Проспер — отчиму. Москва, 15 октября 1812 г. // Lettres interceptees…P. 149.
609
Soltyk R. Op. cit. P. 301.
Что же его главный обитатель? Прибыв в Петровский дворец в половине восьмого вечера 16 сентября, Наполеон пошел спать [610] . К ночи, проснувшись, император продиктовал 19-й бюллетень Великой армии. В нем он сообщил миру, что город Москва, «столь же огромен, как Париж», что Москва — «в высшей степени богатый город, наполненный дворцами всех князей империи», и что Великая армия теперь находится в нем. Однако «русский губернатор, Ростопчин, вознамерился уничтожить этот прекрасный город, когда узнал, что русская армия его покидает. Он вооружил три тысячи злодеев, которых выпустил из тюрем, равным образом он созвал 6 тысяч подчиненных и раздал им оружие из арсенала». Ростопчин заставил выехать из Москвы всех «купцов и негоциантов», «более четырехсот французов и немцев», удалил пожарных с насосами. Благодаря этим мерам русского губернатора «город охватила полная анархия; дома захватило пьяное неистовство, и полыхнул огонь». «Таким образом, полная анархия опустошила этот огромный и прекрасный город, и он был пожран пламенем». Но здесь же, словно спохватившись, император добавил, что армия нашла «значительные запасы в разных местах». Бюллетень сообщал, что 30 тыс. раненых и больных русских, находившихся в госпиталях, были брошены без помощи и продовольствия [611] . После подготовки бюллетеня император занялся планированием дальнейших маневров своей армии. Утром 17-го Наполеон долго смотрел в сторону горящей Москвы, как пишет Сегюр, «в угрюмом молчании», а затем воскликнул: «Это предвещает нам большие несчастья!» (“Ceci nous presage de grands malhours!”) [612] .
610
Дорожный дневник Коленкура. P. 16. Note 2.
611
19-й бюллетень Великой армии. Москва, 16 сентября 1812 г. // Napolen I. CEuvres de Napoleon. P. 62–63. Хотя этот бюллетень и мог быть продиктован Наполеоном еще в Кремле в первой половине дня 16 сентября, но более вероятно, что это произошло поздно вечером, уже в Петровском.
612
Segur Ph.P. Op. cit. P. 189.
По мнению Коленкура, в течение всего дня «император был очень задумчив; он не говорил ни с кем и вышел (из своих покоев. — В.З.) лишь на полчаса, чтобы осмотреть дворец изнутри и снаружи». Как считает обер-шталмейстер, «во время пребывания в Петровском он (Наполеон. — В.З.) принял только князя Невшательского; князь воспользовался случаем и изложил все соображения, которые ему внушил пожар, пытаясь убедить императора сделать выводы и не оставаться долго в Москве» [613] . Очевидно, что Коленкур в данном случае ошибается.
613
Caulaincourt A.A.L. Op. cit. T. 2. P. 16.
Несмотря на кажущуюся апатию, Наполеон, как обычно, проявил завидную активность. 17-го сентября он продиктовал 20-й бюллетень Великой армии. Бюллетень начинался с язвительного замечания о том, что прежде русские служили благодарственный молебен всякий раз после проигранного сражения. Возможно и теперь, когда французская армия достигла Москвы, произойдет то же самое. Затем Наполеон описал богатства Москвы, которая является «кладовой Азии и Европы». А далее — очень контрастно — шло описание уничтожения Москвы в «океане пламени». «Эта потеря неисчислима для России, для ее торговли, ее дворянства… Понесенные потери исчисляются многими миллиардами». В этом пожаре сгорело, по словам бюллетеня, 30 тыс. раненых и больных русских. Главную вину за эту катастрофу Наполеон возложил на Ростопчина, который воспользовался «освобожденными из тюрем злодеями». Резонно полагая, что уничтожение Москвы обесценивало успехи Великой армии, император расписал, как много удалось найти припасов в уцелевших погребах. «Армия восстановила свои силы, — утверждал он, — она имеет в изобилии хлеб, картофель, капусту, овощи, мясо, солености, вино, водку, сахар, кофе, в общем, провизию всякого рода» [614] .
614
20-й бюллетень Великой армии. Москва, 17 сентября 1812 г. // Napolen I. CEuvres de Napoleon. P. 63–64.
Помимо обеспечения «пропагандистского прикрытия», чем, как мы увидели, Наполеон занялся практически сразу после приезда в Петровское, он активно начал выяснять настроения в среде русского населения, в том числе по поводу отмены крепостного права. 17 сентября Наполеон принял в Петровском несколько «московских французов». О факте этих встреч сообщает хорошо информированный шевалье д’Изарн. Однако о содержании этих бесед мы можем судить только по тому, что д’Изарну поведала одна из приглашенных к императору — г-жа Мари-Роз Обер-Шальме (Aubert- Chalme). Родившаяся во Франции и вышедшая замуж за Жана-Николя Обера, она перебралась в Россию и содержала гостиницу и модный магазин на Кузнецком мосту (в Глинищевском переулке между Тверской и Большой Дмитровкой). Ей был 31 год, она была красивой, располагающей к себе, была хорошо известна как в среде московской знати, которая была ее клиентурой, так и в среде французских колонистов в Москве. Ее муж был выслан Ростопчиным в Макарьев на барке вместе с четырьмя десятками других «подозрительных», а ее магазин был, как говорили, также по приказу московского главнокомандующего разгромлен (вероятно, утром 14 сентября) [615] . д’Изарну Обер-Шальме поведала следующее. Около 6 часов утра 17 сентября один из «адъютантов» (мы думаем, что, скорее всего, это был кто-то из ординарцев или офицер из ведомства Лелорнь д’Идевиля, или, наконец, офицер из штаба Мортье) нашел Обер-Шальме среди
615
Olivier D. Op. cit. P. 98; Berthezene P. Op. cit. P. 70. Трудно сказать, что именно заставило Наполеона беседовать именно с Обер-Шальме. После возвращения в Москву русских властей оставшееся от магазина Обер-Шальме имущество было распродано с аукциона. Среди прочего было продано 56 «бутылок с духами», 4 «бронзовых люстры», 11 «корпусов часовых бронзовых», 490 «пузырьков с душистым маслом», 90 «стеклянных помадных банок», 186 зеркал! Был продан за 102 р. 15 коп. и «медный» бюст Наполеона. Всего было выручено 34892 руб. 24 коп. (Опись вещей иностранки Шальме, проданных с аукциона. Август 1813 г. //ОПИ ГИМ. Ф. 160. Ед. хр. 198. Л. 21-22об.). В качестве краткой справки к этой «Описи…» прилагалась запись о том, что дама «была тайным агентом Наполеона» и имела в народе прозвище «Обер-Шельма». Вопрос о том, могла ли Обер-Шальме в действительности принадлежать к французской агентуре в Москве в историографии всерьез не поднимался.
616
Изарн Ф. д’ Указ. соч. Ст. 1414–1416. Французский текст: [Ysam de Villefort F.J.D.’] Op. cit. P. 13–15. д’Изарн сообщает, вероятно, не на основе разговора с Обер-Шальме, а, как он пишет, благодаря «одному письму», найденному «в ее бумагах», что собеседница обратилась к Наполеону с просьбой избавить ее от преследований кредиторов, которым она в России и за границей задолжала 300 тыс. рублей. Обер-Шальме аргументировала тем, что «война заставила ее бросить в Москве состояние в 500 тыс. рублей и поэтому не сможет рассчитаться с кредиторами» (Изарн Ф. д’ Указ. соч. Ст. 1414–1415; [Ysam de Villefort F.J.D.’] Op. cit. P. 14). Черновик письма к Наполеону с просьбой поместить в лицей двух сыновей, помочь возвратить из русской ссылки мужа и компенсировать понесённые в Москве потери цитируется в: Письма А.Я. Булгакова к Наталье Васильевне Булгаковой // РА. 1865. 4.4. Ст. 705. Обер-Шальме последовала за Великой армией вместе со своими сыновьями, от которых, к сожалению, она в дороге оказалась оторвана. Перенесенные несчастья свели ее в могилу (она скончалась по дороге от тифа). Ее муж возвратился в Москву и продолжал жить там до 1826 г., когда и скончался в возрасте 54 лет.
А.Н. Попов, не совсем ясно, на основе каких источников, дополняет этот разговор следующим: Наполеон в ответ на слова Обер-Шальме воскликнул: «Но речи и пример первых увлекут за собою и остальных». — «Ваше величество, можете ошибаться», продолжала француженка, «здесь не то, что в полуденной Европе. Русский недоверчив, его трудно расшевелить. Дворяне не замедлят воспользоваться минутою колебания, и эти новые идеи будут представлены как безбожные и нечестивые. Увлечь ими чрезвычайно будет трудно, даже невозможно» [617] .
617
Попов А.Н. Французы в Москве. С. 83–84.
И все же главное, что занимало Наполеона 17 сентября, был план «замаскированного» отступления от Москвы с одновременным созданием угрозы для Санкт-Петербурга. Впервые в литературе вопрос об этих планах поднял сам Наполеон, размышляя о русской кампании на о. Св. Елены. Однако из его слов можно было понять, что в сентябре 1812 г. такого рода планы были маловероятны: «Александр боялся; он эвакуировал в Лондон свои архивы и свои самые ценные сокровища… Конечно! Если бы это было в августе, армия бы маршировала на Санкт-Петербург» [618] . В другом источнике это звучит несколько иначе: «Можно было избрать движение на Санкт-Петербург; Двор боялся и эвакуировал в Лондон свои архивы, наиболее ценные сокровища… Рассматривая как возможность двигаться из Москвы в Санкт-Петербург, так и из Смоленска в Санкт-Петербург, Наполеон предпочел провести зиму в Смоленске, в границах невредимой Литвы, а весной двинуться на Санкт-Петербург» [619] .
618
Цит по: Fain A.J.F. Op. cit. P. 97. Note. Фэн ссылается на одно из ранних изданий Монтолона, которое мы найти не смогли. Напомним, что книга самого Фэна вышла в 1827 г.
619
Memoires pour servir a №istoire de France sous lr regne de Napoleon, ecrits a Saint-Helene sous sa dictee par les generaux… P., 1830. T. 8. P. 165.
Однако в литературу сюжет о планах движения из Москвы на Петербург вошел благодаря, прежде всего, Сегюру. Сегюр писал: «Он (Наполеон. — В.З.) объявил, что пойдет на Петербург. Эта победа была начертана на его картах, до сих пор оказывавшихся пророческими. Различным корпусам был даже отдан приказ держаться наготове. Но это решение было только кажущимся. Он просто хотел выказать твердость и пытался рассеять печаль, вызванную потерей Москвы; поэтому Бертье и в особенности Бессьер без труда отговорили его, доказав, что состояние дорог, отсутствие жизненных припасов и время года не способствуют такой экспедиции». Далее Сегюр сообщил, что «в этот момент» было получено известие, что Кутузов находится между Москвой и Калугой. «Это был еще один довод против экспедиции в Петербург. Все указывало на то, что теперь надо идти на эту разбитую армию, чтобы нанести ей последний удар, предохранить свой правый фланг и операционную линию, завладеть Калугой и Тулой, житницей и арсеналом России, и обеспечить себе короткий, безопасный и новый путь отступления к Смоленску и Литве». И далее: «Кто-то предложил возвратиться (retourner sur) к Витгенштейну и Витебску. Наполеон оставался в нерешительности среди всех этих проектов. Его привлекало только одно — завоевание Петербурга! Все другие проекты казались ему лишь путями отступления, признаниями ошибок. И, либо из гордости, либо из политики, не допускающей ошибок, он отверг их все» [620] .
620
Segur Ph.P. Op. cit. P. 190–191.
Через три года после выхода книги Сегюра сюжет о «петербургском плане» вновь был поднят Фэном. Фэн сделал важные уточнения: «Москва была покинута (имеется в виду французской армией из-за пожара. — В.З.), но дорога на Петербург была свободна, и отступление Кутузова оставило весь север России в нашей власти. Вице-король не обнаружил с этой стороны ничего, кроме корпуса под командованием Витгенштейна, который отступил при приближении наших залпов, и который не казался препятствием. Мы были не более чем в 15 маршах от Петербурга. Наполеон думал о том, чтобы нанести удар по этой другой столице». Однако далее Фэн замечает: «Между тем, Его намерение было не в том, чтобы использовать всю армию; он думал прибегнуть к простой демонстрации, и он думал, что для этого достаточно толчка в той точке, где находятся дивизии вице-короля. Другие корпуса будут делать вид, что следуют за ним, но [в действительности] будут ограничиваться поддержкой. Наш арьергард будет охранять Москву столь долго, как будет необходимо, и с равнин, которые мы откроем между двух столиц, наши колонны, маневрируя левым крылом, начнут осуществлять отход на бассейн Двины. Это циркулярное движение может осуществляться эшелонами по различным параллельным дорогам, которые проходят по провинциям Великих Лук и Великого Новгорода; мы также достигнем Витгенштейна, которого мы превосходим вдвое; мы объединим армии маршала Сен-Сира, герцога Тарентского, герцога Беллюнского, и вот за месяц, к 15 октября, все наши соединенные силы развернутся в линию по Двине, опираясь одним крылом на укрепления Риги, а другим — на укрепления Смоленска, с резервами в Витебске, Могилеве, Минске и Вильно…» Согласно Фэну, французской армии не нужно будет даже размещать свои зимние квартиры на Двине. Само это движение, выполненное в течение месяца, заставит русское правительство стать «более сговорчивым» и завершится «триумфом над его упрямством». «Вот план, который император предложил; он провел ночь с 16 на 17-е в комбинациях на карте, и уже продиктовал свои первые приказы; но едва он посвятил нескольких начальников армии в этот проект, как шепот начался. Вице-король был единственным, кто одобрил: эта идея открывает нам дорогу к соблазну его юной храбрости! Все остальные были против… и новый план не мог не поколебаться от возражений и не мог не быть признан совершенно безнадежным» [621] .
621
Fain A.J.F. Op. cit. P. 93–95.