1914
Шрифт:
Убрал и «в очередь, сукины дети, в очередь». Нехорошо ребенку так отзываться о старших, тем более, о Великих Князьях.
Произносил в уме. Три раза. Искал верные интонации. Мальчик — пророк, мальчик — вундеркинд, просто испуганный слабый мальчик-визионер, страшащийся увиденного. Переход от одного к другому. Подражал, конечно. Героям кинофильмов, которых я там, в будущем, смотрел изрядно. Гамлет Смоктуновский, Сталкер Кайдановский и даже Смердяков — Никулин. Получилось местами картинно, местами картонно, но ждать от маленького мальчика совершенства не стоит. К тому же сейчас, в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году,
Да, выступление моё неестественно для ребенка. Но оно и должно быть таким — неестественным. Потому что обыкновенные слова обыкновенного мальчика кто будет слушать? А вот мальчика необыкновенного — прислушаются. Я надеюсь, что прислушаются. Не задним числом станут восторгаться, ах, как он знал, а послушаются сейчас, и если не сделают сразу по-моему, то хотя бы поразмыслят — зачем всё ставить на больного мальчика, когда есть почти взрослые, умные и здоровые девочки?
Я не рассыпаюсь фейерверком по небу, напротив. У меня три темы: избегать войны, обеспечить преемственность престолонаследия по женской линии, и держаться от Англии на расстоянии. Капля камень точит не силой, а долгим падением. Жаль, что на «долгое падение» времени нет.
Нет, я вовсе не англофоб и не германофил. Я-то знаю, что в сорок первом году Гитлер вероломно напал на нашу страну. Нападет. Ну, может и не нападет, если мы не будем воевать сегодня. А союзники, обещав второй фронт в сорок втором, высадились летом сорок четвертого. Высадятся. Чтобы успеть к десерту.
Но подвоха от Кайзера я не ждал. Всё-таки пока у власти в Германии не социалисты национального толка, а аристократия, какие-то рамки остаются. А, главное, на два фронта воевать несподручно. Сначала скушать Францию, а уж потом, переварив и восстановив силы, можно и с Россией повоевать. А можно и не воевать.
Россия с каждым годом становится сильнее — это факт. Крепнет промышленность, а с нею крепнет и армия. Не перевооружение — довооружение. И лет через пять и пушек, и пулемётов, и снарядов, и патронов в каждой нашей дивизии будет не меньше, чем у германцев. А дивизий и сейчас больше.
Да и вообще… Кабы я был царём, то постарался бы вовлечь Германию в нашу экономику в больших объёмах, нежели сейчас. Гораздо больших. Совместные предприятия, или как там? Пусть строят Днепрогэс, нефтеперерабатывающие заводы. Или вот моторостроение — стране нужны моторы, и побольше, и помощнее! На Урале и за Уралом создать свободную экономическую зону. И пригласить бауэров на целину, пусть превращают степь в житницу. Ко взаимной пользе.
Мечты, мечты, мечты…
Умом-то я понимаю, что ума во мне маловато. Ещё и в силу возраста: мозг десятилетнего мальчика по размерам практически равен мозгу взрослого, но почти — это всё-таки почти. А функционально — далеко еще не равен. Не прокачан. Не натаскан на современность. Оно, с другой стороны, может, к лучшему — вижу то, чего остальные не замечают в силу устоявшейся привычки. Но когда я раз за разом называл Константинополь Стамбулом, на меня смотрели недоуменно. Ничего, потом это будет еще одним подтверждением моего визионерства. Для тех, кто доживёт.
Пришла Mama. Каждый день приходит. Проверяет,
Но сегодня, похоже, иное.
— Sunbeam… Я получила письмо от отца Григория… От странника Григория — быстро поправилась она.
— От Григория Распутина?
Я к Распутину отношусь настороженно. Как к дикому коту из дикого леса. Чего о нём только не писали там, в двадцать первом веке. В основном плохое писали. Нет, теперь я вижу, что много было неточного, а много и откровенного вранья, но мне он не понравился. Не место ему в царских палатах. Тем более — в детских комнатах.
— От него, — как-то виновато сказала Mama.
— И что пишет Распутин? — нарочито бесстрастным тоном спросил я. Ведь не просто так Mama пришла ко мне.
— Посмотри, пожалуйста, — и Mama протянула мне листок.
Я взял.
Бумага так себе. Скорее, техническая — заворачивать в неё что-нибудь недорогое, карандаши или гвозди.
Химическим карандашом было написано следующее:
Милай друг ещё раз скажу грозна туча над Расеей беда горя много темно и просвета нету. Слёс то море и меры нет, а крови? что скажу? Слов нету неописуемый ужас. Знаю все от тебя войны хотят и верная не зная что ради гибели. Тяжко Божье наказанье когда ум отымет. Тут начало конца. Ты царь отец народа не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Расея? Подумать так воистину не было от веку горшей страдалицы вся тонет в крови. Велика погибель без конца печаль.
Я перевернул страницу. Нет, на обратной стороне ничего.
— Я бы посоветовал страннику Григорию быть очень осторожным.
— Почему?
— Странник Григорий противник войны. Странник Григорий, очевидно, имеет влияние на Papa, раз обращается к нему «Милай друг» и на «ты». Этого не потерпят.
— Кто не потерпит?
— Те, кто хочет втянуть нас в эту войну. Я с ним согласен, со странником. России от войны будет великий вред, и всё кончится смутой. Но ведь я вам это давно говорю. Для вас важнее мнение странника?
Mama слегка покраснела. Конечно, важнее. Нет пророка в своем отечестве, а в своей семье и подавно. С одной стороны, Sunbeam необычный, особенный, видит будущее, а всё-таки когда это же самое говорят со стороны — доверия больше. Вроде одобрения сверху.
— Хорошо, не суть, — устало сказал я. — Просто это письмо ему не простят.
— Но… Откуда они узнают?
— Письмо ведь не голубь принес? А даже если бы и голубь, и голубя можно подменить, перекупить, наконец, убить. Будете писать ответ, Mama, посоветуйте оглядываться почаще.
— Это письмо… Это письмо из больницы. На отца… на странника Григория было покушение. Он тяжело ранен, но жизнь его вне опасности. Это письмо переслал врач больницы.
— Вам?
— Нет, конечно. Анне. Анне Вырубовой.
Да, конспирация на высоте.
— Всё равно предупредите. Через Анну Александровну, или как. Они не остановятся.
— Papa… Papa очень рассердился. Он тоже считает, что на… на странника Григория напали недруги. Но не знает, кто. Не уверен.
— По времени, получается, цепочка. Случай на Ферме, случай с Григорием (я и не заметил, как назвал Распутина просто по имени, само вышло). По крайней мере, Германию и Австрию можно исключить: если Григорий не хочет войны, то Германия и подавно. Германии совсем не нужны наши войска под Кёнигбергом.