1918: Очерки истории русской Гражданской войны
Шрифт:
Конный авангард Добровольческой армии (у Кагальницкой) получил распоряжение свернуть на восток (т. е. на Великокняжеское направление).
Генерал Деникин, оценивая обе точки зрения – движение на Кубань или выжидание в зимовниках, определенно склонялся к первой: «Помимо условий стратегических и политических, – пишет он, – это второе решение казалось весьма рискованным и по другим основаниям. Степной район, пригодный для мелких партизанских отрядов, представляет большие затруднения для жизни Добровольче ской армии с ее пятью тысячами ртов [83] . Зимовники, значительно удаленные друг от друга, не обладают ни достаточным числом жилых помещений, ни топливом. Располагаться в них можно было лишь мелкими частями, разбросанно, что при отсутствии технических средств связи до крайности затруднило бы управление. Степной район кроме зерна (немолотого), сена и скота не давал ничего для удовлетворения потребностей армии. Наконец, трудно было рассчитывать, чтобы большевики нас оставили в покое и не постарались уничтожить по частям распыленные отряды. На Кубани, наоборот, мы ожидали встретить не только богато обеспеченный край, но и в противоположность Дону сочувственное настроение, борющуюся власть и добровольческие силы,
83
Генерал Лукомский (т. II, с. 7) считает, что общая численность Добровольческой армии в этот период не превышала 3,5 тыс. человек.
84
Деникин А. И. Указ. соч. Т. II. С. 230, 231.
Простояв в ст. Ольгинской четверо суток, Добровольческая армия 28 февраля медленно двинулась через Кагальницкую на ст. Мечетинскую. 2 марта в Мечетинской «дополнительные сведения о районе зимовников оказались вполне отрицательными, и поэтому принято решение двигаться на Кубань… Послано было предложение походному атаману Попову присоединиться к Добровольческой армии. Он отвечал отказом, объясняя, что, считаясь с настроением своих войск и начальников, он не мог покинуть родного Дона и решил в его степях выждать пробуждения казачества» [85] .
85
Деникин А. И. Указ. соч. Т. II. С. 233.
Итак, ольгинский спор был решен в согласии с точкой зрения генерала Алексеева. Несмотря на совершенно определенное нежелание командующего армией генерала Корнилова идти прямо на Кубань, одержало верх противоположное мнение (оперативно безответственного по неписаной конституции Добровольческой армии верховного руководителя генерала Алексеева), с которым генерал Корнилов, несмотря на горячую поддержку его точки зрения и донским походным атаманом, и его бывшим начальником штаба генералом Лукомским, вынужден был согласиться. Этот конфликт, конечно, далеко выходил за пределы чисто оперативного спора. В конце концов, высказывавшиеся в Ольгинской соображения и в пользу Екатеринодара, и в защиту донских зимовников были основаны не на конкретных преимуществах того или другого направления. Подлинной обстановки ни на Кубани, ни в задон ских степях в то время участники военного совета не знали. Оперативные расчеты приходилось строить не на реальных данных, а на данных гадательных, лишь учитывая вероятные последствия выбора того или иного решения. И в этом споре определенно выяснились две совершенно разные оценки обстановки в широком масштабе.
Генерал Корнилов еще на Дону под влиянием разочарования в боеспособности донского казачества в тот период все время стремился уйти на общероссийские фронты (Волга и Сибирь). Он не видел смысла связывать носительницу общероссийской идеи – Добровольческую армию с чисто местной борьбой на Дону. Уводя добровольцев из Ростова, он уводил Добровольческую армию с обреченного Дона и сохранял ядро будущей русской армии для будущего. Развязывая себе руки для дальнейшей борьбы, генерал Корнилов, естественно, стремился сберечь это ядро, выводя его на время из развалившегося Дона. Уход в задонские степи, подальше от железных дорог, по которым в это время лишь и действовали красные, сберегал армию для будущего, выводя ее из сферы местной, проигранной в эти дни вооруженной борьбы на Дону. Сохраняя за собой свободу действий, Добровольческая армия могла выжидать разъяснения слишком еще неясной общей обстановки. И создание фронта на Волге или в Сибири, куда инстинктивно тянуло Корнилова, и возрождение Дона – все это лежало в сфере возможностей. Будущее показало, что все это осуществилось. Брест так или иначе не мог не отразиться на будущем ходе событий в России. Все это подсказывало необходимость сохранения прообраза русской армии в лице добровольцев. Ввязываться в борьбу за Кубань после зимнего опыта Дона не могло не казаться рискованнейшей игрой. Помимо малого вероятия, на основании примера донцов, поголовного восстания кубанцев уход на Кубань снова вовлекал общерусскую армию в сферу местных узкокубанских интересов. Свобода действий, выигранная уходом с Дона, сейчас же проигрывалась движением на Кубань. Реальный прирост сил присоединением кубанских добровольцев при движении на Екатеринодар уравновешивался усилением Добровольческой армии донцами походного атамана Попова при движении на зимовники. «Значительно преувеличивавшимся молвою» добровольческим силам на Кубани в Задонье отвечала реально осязаемая сила Донского отряда. Оставаясь в дон ских зимовниках, Добровольческая армия оставалась в руках своего командующего орудием для решения общерусских задач. Идя на Кубань, она связывалась решением задач в кубанском масштабе. Надежды на восстание Кубани были в то время не более реальны, чем надежды генерала Попова на «пробуждение донского казачества». Будущее показало, что надежды походного атамана донцов оказались много реальнее… Наконец, и «необитаемость» зимовников не помешала Донскому отряду пробыть в степях около двух месяцев.
Возглавляемая генералом Алексеевым идея движения на Кубань основывалась не столько на расчете будущих возможностей, сколько на чисто импульсивном стремлении вырваться из большевистского кольца.
В предложениях генерала Алексеева везде наряду с этим стремлением прорвать большевистское окружение и надеждой найти поддержку на Кубани звучат, однако, и другие мотивы. И в письме к генералу Корнилову (25 февраля), и в разговоре с генералом Лукомским в Ольгин ской [86] , и на заседании военного совета 26 февраля генерал Алексеев думал и о возможной ликвидации Добровольческой армии. С этой точки зрения Кубань сливалась с Кавказскими горами, конечно, более подходящими «для распыления», чем расположенные на перепутье между Доном и Кубанью зимовники в Задонье. В предположениях генерала Алексеева везде слышатся опасения быть зажатым в большевистское кольцо и стремление, вырвавшись из него, либо найти возрожденную Кубань, либо покончить
86
«Наша задача, – сказал генералу Лукомскому генерал Алексеев 25 февраля в Ольгинской, – должна заключаться в том, чтобы выбраться из кольца, которое образуют большевики. А там дальше будет видно: или будем продолжать борьбу, или распустим добровольцев, дав им денег и предложив самостоятельно через Кавказские горы пробираться кто куда пожелает или будет в состоянии» (Лукомский А. С. Указ. соч. Т. II. С. 8).
87
Приводимые генералом Лукомским (т. II, с. 10) слова генерала Алексеева на заседании в Ольгинской с походным атаманом Поповым.
По-видимому, мнение генерала Алексеева верно отражало настроение некоторых верхов Добровольческой армии. Выжидательная позиция генералов Корнилова, Лукомского и походного атамана донцов казалась им слишком бледной по сравнению со стратегией «ва-банк», как это ни удивительно, олицетворявшейся Алексеевым. Не было ли в этом парадоксе отражения изменения масштабов, в которых приходилось действовать бывшему Верховному главнокомандующему Русской армией? Оперируя с начала мировой войны лишь группами армий и всеми вооруженными силами России, генерал Алексеев в Ольгинской оперировал отрядом, едва превышавшим по численности пехотный полк состава военного времени. Не было ли в этом изменении масштабов и искажения оперативной перспективы? Перейдя сразу с командования полуторастами дивизиями на командование полком, не слишком ли склонен был генерал Алексеев прислушиваться к мнениям тех кругов Добровольческой армии, кругозор которых и в течение большей части мировой войны ограничивался полком или в крайнем случае дивизией? Спустившись сразу с верхнего этажа оперативной работы на нижние ступени оперативной лестницы, не слишком ли генерал Алексеев верил в то, что их психология всегда верно отражает возможности и правильно ставит цели в этом незнакомом ему по предыдущей работе масштабе?
Перейдя 4 марта в ст. Егорлыкскую, Добровольческая армия двинулась в свой первый Кубанский поход.
В этот же день в Бресте советская делегация в составе Сокольникова, Карахана и Чичерина, не возражая ни по одному пункту, целиком подписалась под продиктованными Центральными державами условиями Брестского мира. Несмотря, однако, на решение ЦК Коммунистической партии, отношение коммунистов к Брестскому миру было далеко не единодушным.
Обращение к немцам, принятое большинством одного голоса, принятие германских условий даже меньшинством голосов (лишь благодаря воздержавшимся) и в то же время согласие на помощь союзников опять-таки большинством лишь одного голоса определенно указывали на раскол в среде коммунистов, созданный отношением к Бресту.
Наскоро созванные для обязательной в двухнедельный срок ратификации Брестского мира съезд Коммунистической партии и 4-й съезд Советов (6 и 15 марта 1918 г.) одобрили политику ЦК лишь 28 голосами против 12 (съезд партии) и 784 против 261 при 115 воздержавшихся (съезд Советов) [88] . Добрая треть голосов на обоих съездах протестовала против Бреста. Особенно горячо восставали союзники большевиков по октябрьскому перевороту – левые эсеры. Особенно рьяно протестовал на съезде представитель левых эсеров Камков (настоящая фамилия Кац), и результат голосования привел к выходу левых эсеров из состава советского правительства.
88
Троцкий Л. Указ. соч. Т. I. С. 415. Примеч. 21.
Проведенная Лениным (при безотказном содействии Сталина) под угрозой отставки линия поведения далеко не отражала настроения всех партийных верхов правящих партий. Дальнейшие события 1918 г. показали, что этот протест против Бреста оказался далеко не платоническим.
Подписание Брестского мира в указанный немцами срок приостановило продвижение германских эшелонов на линии Нарва – Псков – Полоцк – Могилев – Гомель. Однако впечатление, созданное стремительным продвижением германцев, поддерживало то состояние паники, в котором большевики пребывали с начала их наступления. С потушенными огнями с товарных путей Николаевского вокзала Ленин с ближайшим окружением покинул Петроград, и столица Российской Федерации (как тогда официально называлась Советская Россия) была под шумок перенесена в Москву. 4-й съезд Советов 15 марта послушно санкционировал это «временное» перенесение столицы из Петрограда в Москву.
Почти одновременно с Брестом был подписан и предварительный мир с Румынией в Буфте (5 марта 1918 г.). В Молдавии была сохранена видимость сюзеренитета, Валахия же осталась оккупированной шестью австро-германскими дивизиями. Румыния теряла Добруджу, и ее граница с Венгрией значительно «исправлялась» в интересах последней. Аннексия Бессарабии, впрочем, с лихвой окупала эти уступки.
В эти же дни Румыния согласилась и на советские условия. Протокол 5 (9) марта, подписанный с румынской стороны председателем Совета министров генералом Авереску, а с советской – Раковским, гласил: «Высшая автономная коллегия, Румчерод, Совет народных комиссаров Одесской области и Исполнительный комитет Советов объявляют, что считают военный конфликт между Россией и Румынией улаженным, базируясь на основе условий, предложенных нами в нашем ответе 24 февраля 1918 г., и на основе изменений, внесенных румынским правительством согласно декларации, подписанной Авереску – председателем Совета министров Румынского Королевства. Мы в то же самое время принимаем к сведению декларацию г-на полковника Бойля [89] , что обмен русских пленных на румынских распространяется на всех пленных без исключения» [90] .
89
Английский военный представитель в Румынии.
90
Дегтярев Л. Указ. соч. С. 67.
Конец ознакомительного фрагмента.