1919
Шрифт:
Через два-три дня Джо свалился: его лихорадило и страшно ныли все суставы. Он был без сознания, и его свезли на берег в госпиталь Святого Фомы. Оказалось, что он болен тропической лихорадкой, и только через два месяца у него хватило сил написать Делл, где он и что с ним. В госпитале ему сказали, что он бредил пять дней и его уже считали конченым человеком. Врачи ужасно злились на него, потому что это был гарнизонный госпиталь; но все-таки он был белый и без сознания, так что им все же неудобно было просто скармливать его акулам.
Только в июле Джо кое-как начал ходить по крутым, покрытым коралловой пылью улицам города. Из госпиталя
Когда в гавань зашел фруктовый пароход, шедший на север, он остановил на пристани помощника капитана и рассказал ему свою грустную историю. Его довезли до Нью-Йорка. Там он сразу же стал разыскивать Джейни; если она посоветует, он, пожалуй, бросит эту собачью жизнь и возьмет какую-нибудь постоянную работу на берегу. Он позвонил в контору Дж. Уорда Мурхауза, но конторская телефонная барышня сказала ему, что Джейни – секретарша хозяина и уехала на Запад по делам.
Он отправился в Ред-Хук и остановился у миссис Ольсен. Там все только и говорили, что о призыве и что если выйдешь на улицу без воинского билета, то тебя немедленно арестуют как дезертира. Так оно и вышло – когда Джо однажды утром поднимался на Уолл-стрит с подземной дороги, к нему подошел фараон и потребовал, чтобы он предъявил воинские документы. Джо сказал, что он торговый моряк и только что вернулся из плавания и еще не успел явиться на призыв и вообще не подлежит воинской повинности, но фараон сказал, что все это он расскажет в суде. Задержанных набралась целая партия, их повели по Бродвею; щеголеватые приказчики и конторщики орали им с тротуаров «дезертиры!», и барышни свистели и улюлюкали.
Их загнали в подвальное помещение Таможенного управления. Был жаркий августовский день. Сквозь потную ворчащую толпу Джо проложил себе локтями путь к окну. Большинство арестованных были иностранцы, были и портовые рабочие и просто портовые бродяги; кое-кто орал и грозился, но Джо вспомнил военный флот и придерживал язык и только слушал. Они проторчали там весь день. Фараоны никого не подпускали к телефону, и там была одна-единственная уборная, в которую водили под конвоем. Джо еле держался на ногах: он еще не оправился после лихорадки. Он уже начал терять сознание, как вдруг увидел знакомое лицо. Черт побери, да ведь это же Глен Хардвик!
Глена подобрали британцы и привезли в Галифакс. Он нанялся помощником на «Чеманг», везущий партию мулов в Бордо и основной груз в Геную; пароход будет вооружен трехдюймовкой, им дадут морских артиллеристов, Джо непременно должен ехать с ними.
– А ты думаешь, меня возьмут? – спросил Джо.
– Конечно, им до черта нужны штурманы; они тебя возьмут даже без диплома.
«Бордо» звучало чертовски заманчиво. «Помнишь тех девочек?» Они договорились, что, как только Глен выйдет, он позвонит
– Как-никак, ребята, а у нас сейчас война, не забывайте об этом, – сказал им инспектор.
– Ясное дело, – сказал Джо.
Миссис Ольсен прилетела с бумагами Джо, и Джо побежал в контору, в Ист-Нью-Йорк, и его взяли боцманом. Шкипером был Бен Тарбелл, первый помощник с «Хиггинботема». Джо хотел съездить к Делл в Норфолк – черта с два, нет времени околачиваться на суше. Он только и смог, что послать ей шестьдесят долларов, которые занял у Глена. У него даже не хватало времени поволноваться из-за этого, так как наутро они вышли в море с запечатанным приказом, где им встретиться с караваном.
Идти караваном было не так плохо. Флотские офицеры с эсминцев и «Салема», который вел караван, задирали нос, торговые капитаны дразнили друг друга сигналами. Забавное было зрелище – по всему Атлантическому океану длинные вереницы грузовых судов, покрытых серыми и белыми пятнами, словно вывески парикмахерских. В караване были старые калоши, на которых в мирное время ни один нормальный человек не решился бы отправиться даже в Статен-Айленд, а одно новое деревянное, кое-как сколоченное – кому-то надо было зашибить монету – суденышко Судового ведомства так текло, что его пришлось бросить на полпути.
Джо и Глен подолгу курили трубки и судачили в каюте Глена. Они решили, что все, что делается на суше, гроша медного не стоит и что единственное подходящее для них место – это синее море. Джо осточертело собачиться с командой, набранной из какого-то сброда. Как только они попали в «зону», все суда пошли зигзагом, и у всех душа ушла в пятки. Джо еще никогда в жизни так не ругался. Каждые несколько часов начиналась ложная тревога по случаю якобы появившихся подводных лодок, и гидропланы бросали противолодочные бомбы, и ошалевшие артиллеристы палили по старым бочкам, водорослям, солнечным зайчикам на воде. Когда они ночью вошли в Жиронду – перекрещивающиеся лучи прожекторов, и световые" сигналы, и шныряющие кругом патрульные катера, – у них отлегло на душе.
Приятно было избавиться от грязных, беспокойных мулов и их вони, которой все было пропитано, и от криков и брани конюхов. Глен и Джо пробыли на берегу всего лишь несколько часов и не нашли Марселины и Лулу. Гаронна, с ее новыми, американского типа железобетонными дамбами, стала похожа на Делавэр. При выходе им пришлось несколько часов простоять на якоре, покуда чинился паропровод, и они увидели, как патрульный катер тащит на буксире пять пароходных шлюпок, до отказа набитых народом: как видно, колбасники не зевали.
На этот раз каравана не было. Они вышли в море туманной ночью. Когда один матрос появился на палубе с сигаретой в зубах, помощник уложил его одним ударом и сказал, что его, проклятого немецкого шпиона, арестуют, как только они придут домой. Они прошли испанское побережье на траверзе Финистерры. Шкипер только что повернул на юг, как вдруг за кормой показался самый настоящий перископ. Шкипер сам стал за штурвал и крикнул в трубку машинного отделения, чтобы там поднажали, да там мало что могли, и артиллеристы пошли палить вовсю.