1919

Дос Пассос Джон

Мисс Стоддард отвела Дика к окну.

– Я слышала, вы только что приехали из Рима, капитан Севедж… Я за время войны часто– бывала в Риме… Расскажите мне, что вы видели… Расскажите мне обо всем… Я люблю Рим больше всех городов на свете.

– Вам нравится Тиволи?

– Ну еще бы! Но Тиволи, пожалуй, слишком захватан туристами, не правда ли?

Дик рассказал ей про драку в «Аполло», не называя имени Эда, и очень рассмешил ее. Они премило болтали в оконной нише, глядя, как вдоль реки загораются зеленоватым светом уличные фонари. Дик гадал, сколько ей может быть лет, la femme de trente ans. [269]

269

Тридцатилетняя женщина (фр.).

Уходя

он и полковник Эджкомб столкнулись в передней с мистером Мурхаузом. Он сердечно пожал руку Дику, сказал, что рад видеть его, и пригласил к себе как-нибудь вечером; он живет в «Крийоне», и у него бывают интересные люди. На Дика этот визит произвел прекрасное впечатление. А он-то думал, что ему будет скучно! Он стал размышлять о том, что пора бы ему уже бросить военную службу, и по дороге в канцелярию, где их еще ждали кое-какие дела, спросил полковника, какие шаги ему следует предпринять, чтобы уйти из армии. Дело в том, что он рассчитывает получить подходящую службу в Париже.

– Ну что ж, если вы ищете места, то Мурхауз для вас самый подходящий человек… Он, кажется, связан с рекламным отделом «Стандард ойл»… Вы видите себя в роли консультанта по социальным вопросам, Севедж? – Полковник рассмеялся.

– Я должен заботиться о моей матери, – сказал Дик серьезным тоном.

В канцелярии Дик нашел два письма. Одно было от мистера Уиглсуорса, сообщавшего, что Блейк умер неделю тому назад от туберкулеза в Саранаке, другое – от Энн Элизабет:

«Дорогой мой, я сижу за канцелярским столом в этой затхлой дыре, похожей на клетку со старыми кошками. Как они мне все надоели! Дорогой мой, я так люблю тебя! Нам непременно надо поскорее увидеться. Интересно, что скажут папа и Бестер, когда я привезу из Европы красивого мужа? Сначала они рассвирепеют, но потом, я уверена, примирятся. Господи, я не желаю корпеть в канцелярии, я желаю путешествовать по Европе и все осмотреть. Единственное, что я тут люблю, – это маленький букетик цикламенов на моем столе. Помнишь те чудные маленькие розовые цикламены? Я сильно простудилась и одинока, как в лесу. Это методистское общество трезвости и нравственности – самое гнусное заведение, какое я в жизни видела…

Ты когда-нибудь испытывал тоску по родине, Дик? Думаю, что нет. Устрой так, чтобы тебя поскорей послали в Рим. Я жалею, что была такой глупой, сумасшедшей девчонкой там, на холме, где цвели цикламены. Трудно быть женщиной, Дик. Делай все, что тебе захочется, но только не забывай меня. Я так тебя люблю.

Энн Элизабет».

Вернувшись в свой номер с двумя письмами в грудном кармане кителя. Дик повалился на кровать и долго лежал на спине, глядя в потолок. Поздним вечером в дверь постучал Генри. Он только что приехал из Брюсселя.

– Что с тобой, Дик, ты совсем серый… Ты болен? Что случилось?

Дик встал и сполоснул лицо над умывальником.

– Ничего не случилось, – сказал он фыркая. – Вероятнее всего, мне надоело служить в армии.

– У тебя такой вид, точно ты сейчас расплачешься.

– Стоит ли плакать над разлитым молоком, – сказал Дик и откашлялся улыбаясь.

– Слушай, Дик, я попал в беду, ты мне должен помочь… Ты помнишь Ольгу, ту, что запустила в меня чайником? – Дик кивнул. – Так вот, она заявила мне, что собирается родить ребенка и что я – его счастливый отец… Это смешно.

– Бывает, – горько сказал Дик.

– Но, понимаешь, я не желаю жениться на этой суке… И не желаю содержать отпрыска… Это чистое идиотство! Если она даже и родит, то не от меня, это факт… Она угрожает написать генералу Першингу. Кое-кого из рядовых уже закатали на двадцать лет за изнасилование… Та же самая история.

– Двух-трех даже расстреляли… Слава Богу, что я не был на заседании военного суда.

– Подумай, как это подействует на маму… Слушай, ты парлевукаешь гораздо лучше меня… Я бы хотел, чтобы ты поговорил с ней.

– Хорошо… Но я смертельно устал и паршиво чувствую себя… – Дик надел китель. – Слушай, Генри, как у тебя с деньгами? Франк все время падает. Мы можем дать ей небольшую сумму, а там нас скоро отправят в Америку, и никакой шантаж нам уже не будет страшен.

Генри помрачнел.

– Ужасно противно каяться перед младшим братом, – сказал он, – но я всю ночь играл в покер и продулся дотла… Я пуст, как барабан.

Они отправились на Монмартр, в тот кабачок, где Ольга служила на вешалке. Посетителей еще не было, и она пошла с ними к стойке выпить. Дику она понравилась. У нее были крашеные светлые волосы, узкое, твердое, бесстыдное лицо и большие карие глаза. Дик стал уговаривать ее, объяснил, что его брат не может жениться на иностранке из-за la famille, [270]

и у него нет постоянной службы, и в скором времени его уволят из армии, и он вернется к чертежному столу… известно ли ей, какие гроши получает en Amйrique чертежник у архитектора? Сущие пустяки, а тут еще la vie ch`ere и la chute du franc, [271] и, вероятно, в скором времени доллар тоже начнет падать и произойдет la r'evolution mondiale, [272] и лучше ей быть умницей и не рожать. Она начала плакать… ей так хотелось выйти замуж и иметь детей, а что касается аборта – mais non, puis non. [273] Она топнула ногой и ушла в раздевалку. Дик пошел за ней, и стал ее утешать, и потрепал по щеке, и сказал que voulez vous, [274] такова la vie, [275] и не примет ли она скромный подарок – пятьсот франков. Она покачала головой, но, когда он предложил тысячу, она просияла и согласилась: que voulez vous, такова la vie. Дик оставил ее наедине с Генри – они с довольным видом сговорились пойти к ней спать, как только закроется ресторан.

270

Семья (фр.).

271

Дороговизна и падение франка (фр.)

272

Мировая революция (фр.).

273

Нет, ни за что (фр.).

274

Ничего не поделаешь (фр.).

275

Жизнь (фр.).

– Я скопил несколько сотен долларов, ну что ж, придется с ними распрощаться… Постарайся сдержать ее аппетит, покуда мы их не разменяем по выгодному курсу… И ради Бога, Генри, когда в следующий раз сядешь играть в покер, будь осторожнее.

Накануне первого пленарного заседания мирной конференции Дик забежал в «Крийон» повидать мистера Мурхауза, который обещал достать ему и полковнику Эджкомбу пригласительные билеты. В вестибюле один французский офицер показался ему знакомым. Это был Рипли, только что уволенный из французского артиллерийского училища в Фонтенбло. Он сказал, что разыскивает одного старого друга своего отца – может быть, ему удастся как-нибудь пристроиться к мирной делегации. Он сидит на мели, и Марианна, третья республика, не желает больше содержать его и требует, чтобы он вступил в Иностранный легион, а у него нет ни малейшего желания. Сообщив полковнику Эджкомбу по телефону, что мистер Мурхауз не достал для них билетов и им придется прибегнуть к своим связям в военном мире, он пошел с Рипли в бар «Ритц» выпить по маленькой.

– Здорово! – сказал Рипли, поглядев на мундиры, увешанные орденами, и женщин, увешанных драгоценностями.

– Как вы их удержите на ферме… После путешествия в Париж? – буркнул Дик. – Черт возьми, если бы я только знал, что мне делать после того, как я выберусь из армии.

– Спроси меня что-нибудь полегче… Ничего, я лично найду себе какую-нибудь работу… В самом крайнем случае вернусь в Колумбийский университет и кончу его… Хоть бы уж произошла революция. Я не желаю возвращаться в Штаты… К черту, я вообще не знаю, чего хочу.

Дику стало не по себе от этих разговоров.

– «M'efiez vous, – процитировал он, – les oreilles enemies vous 'ecoutent». [276]

– И это еще далеко не все.

– Послушай-ка, ты не имеешь известий о Стиве Уорнерс? – спросил Дик, понизив голос.

– Я получил письмо из Бостона… Он, кажется, получил год тюрьмы за неявку на призыв… Ему еще повезло… Многим вкатили по двадцать лет.

– Вот что получается, когда играешь с огнем! – сказал Дик громко.

276

Остерегайтесь, вас слышат вражеские уши (фр.).