1919
Шрифт:
Они попали к Эду очень поздно, когда он уже перестал ждать их. Он паковал свои вещи, так как на следующее утро ехал в Париж, а потом домой.
– Замечательно, – сказал Дик, – мы поедем одним поездом.
– Я провожу в Риме последнюю ночь, леди и джентльмены, – сказал Эд, – давайте пообедаем с треском, и пусть Красный Крест проваливается ко всем чертям.
Они заказали изысканный обед с первоклассными винами в ресторане близ колонны Траяна, [277] но Дику не шел кусок в горло. Собственный голос отдавался жестяным звоном в его ушах. Он замечал, что Эд героически пытается поднять
277
Колонна Траяна – колонна, воздвигнутая римским императором Траяном в Риме (111–114). Вначале была увенчана бронзовым орлом, затем – статуей Траяна, а с XVI в. – статуей апостола Петра; высота – 38 м.
Дик все время был трезв, все в нем застыло. Он облегченно вздохнул, когда Эд пьяным голосом заявил, что он идет прощаться с разными прелестными римлянками и оставляет свою квартиру в распоряжении i promessi sposi [278] на всю ночь. Как только он ушел, Энн Элизабет бросилась Дику на шею:
– Поцелуй меня, Дики, мальчик, и проводи в Методистское общество трезвости и нравственности… В конце концов надо считаться с моралью. Ах, как я люблю нашу мораль.
Дик поцеловал ее, потом подошел к окну и выглянул на улицу. Опять полил дождь. Тусклые ленты света тянулись от уличных фонарей по каменным ступеням Испанской лестницы, выглядывавшей из-за утла между домами. Она подошла и положила ему голову на плечо.
278
Обрученные (ит.).
– О чем ты думаешь, Дики, мальчик?
– Слушай, Энн Элизабет, я хотел с тобой поговорить… Ты действительно уверена, что…
– Да, уже больше двух месяцев… Ничего другого не может быть, и меня иногда слегка тошнит по утрам. Сегодня я себя чувствовала ужасно, но, как только я тебя увидела, все прошло.
– Ты должна понять… меня все это ужасно беспокоит. Не можешь ли ты принять какие-нибудь меры?
– Я пробовала принимать касторку и хинин… Никаких других средств я не знаю… Я ведь простая, деревенская девочка.
– Ах, не остри, пожалуйста… Надо что-нибудь сделать. Есть сколько угодно врачей, к которым можно обратиться… Я достану денег… Как это глупо, что я должен завтра ехать в Париж… Хоть бы уж избавиться от этой проклятой военной формы.
– Знаешь, я предпочла бы иметь мужа и ребенка… Если мужем был бы ты, а ребенок был бы от тебя.
– Это не годится… У меня не хватит средств… Покуда я в армии, мне не разрешат жениться.
– Это не так, Дик, – сказала она медленно.
Они долго стояли бок о бок, не глядя
– Ты хочешь сказать, что больше меня не любишь?
– Разумеется, я тебя люблю… я не знаю, что такое любовь… Я думаю, что люблю всякую хорошенькую девушку… и в особенности тебя, душенька. – Дик слышал свой голос: он звучал, как голос постороннего человека. – Мы чудесно проводили с тобой время.
Она осыпала поцелуями его шею над тугим воротником кителя.
– Но пойми, дорогая, я не могу содержать ребенка, покуда моя карьера не определилась, и мне необходимо помогать матери. Генри совершенно безответственный человек, на него нельзя рассчитывать. Ну, тебе пора домой, уже поздно.
Когда они вышли на улицу, дождя уже не было. Вода журчала в водосточных трубах и мерцала в сточных канавах под уличными фонарями. Вдруг она хлопнула его по спине, крикнула: «Пятнашка!» – и побежала. Ругаясь про себя, он бросился догонять ее. Он потерял ее из виду на какой-то маленькой площади, отчаявшись найти ее, решил идти домой, как вдруг она выскочила из-за каменного феникса на краю фонтана. Он схватил ее за руку.
– Перестань дурачиться! – сказал он грубо. – Неужели ты не видишь, что мне не до того?
Она заплакала.
Когда они дошли до ее дома, она вдруг обернулась к нему и сказала серьезным тоном:
– Слушай, Дик, может быть, нам удастся избавиться от ребенка… Я начну ездить верхом. Говорят, это помогает. Я тебе напишу… Право же, я вовсе не хочу мешать твоей карьере… Я знаю, тебе необходимо заниматься поэзией… Тебе предстоит большое будущее. Если мы поженимся, я тоже буду работать.
– Энн Элизабет, ты замечательная девочка, может быть, мы еще как-нибудь устроимся, если только не будет ребенка. – Он взял ее за плечи и поцеловал в лоб.
Она вдруг запрыгала и запела, как ребенок:
– Ах как чудно, ах как чудно, ах как чудно, мы поженимся!
– Ну будь же чуточку серьезнее, дитя мое…
– Да уж куда серьезнее… – сказала она медленно. – Знаешь, не заходи ко мне завтра… У меня масса работы, надо ревизовать провиантские склады. Я напишу тебе в Париж.
Вернувшись в гостиницу, он с каким-то странным чувством надел пижаму и лег в кровать, в которой днем лежал с Энн Элизабет. В кровати были клопы, и в комнате плохо пахло, и он провел прескверную ночь.
В поезде по дороге в Париж Эд все время заставлял его пить и болтал о революции и о том, что ему известно из достоверных источников, будто первого мая итальянские профессиональные союзы захватят все фабрики. Венгрия стала красной, Бавария тоже, на очереди Австрия, затем Италия, затем Пруссия и Франция, американские войска, отправленные в Архангельск воевать с русскими, взбунтовались.
– Это мировая революция, мы чертовски счастливые люди, что живем в такое время, и нам чертовски повезет, если мы уцелеем.
Дик проворчал в ответ, что не разделяет его точки зрения: союзники крепко держат вожжи.
– А я думал, Дик, что ты за революцию, ведь это единственный способ раз и навсегда покончить с этой проклятой войной.
– Война уже кончилась, а все эти революции не что иное, как война навыворот… Тем, что ты перестреляешь всех твоих оппонентов, ты не остановишь войны, а только затеешь новую.
Они разгорячились и завязали ожесточенный спор.
– А я думал, что ты монархист, Эд.
– Я был монархистом… покуда не увидел итальянского короля. Я стою за диктатора, за вождя на белом коне.